Читать книгу "Лука, или Темное бессмертие - Франк Тилье"

Под полотнищем палатки трещали вспышки фотоаппаратов. Работала подключенная к передвижному генератору помпа, выкачивая жидкость – воду, кровь, грязь, – в которой плавало тело. Следовало снять отпечатки пальцев во влажной среде, взять образцы ДНК, а еще попытаться найти насекомых in situ[3], для уточнения датировки. По-настоящему кропотливая работа, но ни одной мелочью нельзя пренебречь, поскольку, как хорошо было известно Шарко, дьявол всегда кроется в деталях.

Чуть подальше Робийяр и двое техников склонились над папоротниками у края ямы. Укрывшись под сводом палатки, один из них задействовал электросушилку, возможно, чтобы выделить отпечатки ног, прежде чем делать гипсовые слепки. Люси смяла стаканчик и пристально посмотрела на своего спутника:

– Николя вряд ли понравится, что ты его не предупредил. Он опять решит, что его держат на скамье запасных.

– Его плановое занятие с врачом начинается сразу после обеда, а я хочу, чтобы он прошел все, от А до Я. Это важно и для него самого, и для его будущего пребывания в бригаде.

– Пошли ему хотя бы сообщение, скажи, чтобы ехал из госпиталя прямиком в Бастион, пусть чувствует себя в деле. Если можно избежать трений…

– Сделаю.

Сказав это, Шарко так и остался стоять, уставившись в пустоту. Его мысли часто где-то витали после переезда Управления с набережной Орфевр в район Батиньоль. Люси спрашивала себя, не стал ли он подвержен приступам меланхолии из-за необходимости обживать новое место и из-за новой ответственности, связанной с его теперешним положением в убойном отделе.

Другими словами, дуб пересадили на новое место, и вполне вероятно, что дуб чахнет.

2

Вновь и вновь переживать кромешный ад этого зрелища, ad vitam æternam[4]. Переходя улицу. В булочной. Ночью. Во сне. Зрелище, которое предстает с еще большей дьявольской точностью, стоит сомкнуть веки, чтобы избавиться от него.

У ада было название: посттравматическое стрессовое расстройство, ПТСР. В него можно вляпаться с размаху даже через четыре года после трагедии, даже если речь идет о закаленном копе, привычном к самым отвратительным преступлениям.

– Маленькое отступление: я видел в вашей медицинской карте, что два года назад вы прошли курс лечения доксициклином от разновидности прионовой болезни, о которой я никогда прежде не слышал. Некая… «короба»…[5] Какие-либо ее осложнения дают о себе знать?

Николя Белланже сидел напротив доктора Тьерри Эбера в психиатрическом отделении для взрослых клиники «Питье-Сальпетриер» в Тринадцатом округе. Он сжимал обеими руками колени. Дело о короба было, безусловно, одним из самых мрачных и тяжелых в его карьере.

– Никаких. Болезнь захватили вовремя, она не успела развиться.

– Отлично. Ладно, вернемся к нашей программе. Я вам еще раз объясню, как действует воспоминание.

Николя принимал участие в исследовании, называемом «Франция Живая Память», предназначенном прежде всего для помощи страдающим ПТСР жертвам терактов в Париже и Ницце, а также для всех добровольцев. Разумеется, случай его травматизма совершенно особый, он восходит еще к 2013 году и никак не связан с атаками исламистов, но то восхождение на голгофу страдания, которое непрестанно прокручивалось у него в голове, как и безуспешные попытки как-то этому противостоять – гипноз, транквилизаторы, кокаин, – вполне оправдывало включение его в программу.

– Воспоминание не является чем-то застывшим в нашем мозгу. Всякий раз, когда сознание его воспроизводит, оно меняется. Например, некая ситуация вызывает у вас воспоминание из детства, когда вы бегали мальчиком по пляжу. В этом воспоминании вы одеты в зеленые плавки, хотя на самом деле плавки были синими. Мозг не выносит пустоты и постоянно ее заполняет, чтобы воспоминание могло считываться логическим образом. И новая версия, та, где вы в зеленых плавках, будет заново записана в долгосрочной памяти до следующего раза. В противоположность расхожему мнению, чем чаще мы возвращаемся к воспоминанию, тем сильнее оно меняется, все больше удаляясь от истины.

Николя не отрывал взгляда от лежащего перед ним письма, составленного в соседнем помещении и описывающего ту неоперабельную болезнь, которой он страдал, – худшее воспоминание в жизни. Каждая фраза, перенесенная на бумагу, была кровоточащей раной. Его персональный бука ждал его там, на белом листке бумаги.

– Воспоминание состоит из сенсорной части – звуки, образы, запахи – и из эмоциональной. Именно вторая часть порождает стрессы и кошмары. Препарат, который вы приняли около часа назад, дюмеронол, помешает эмоциональной нагрузке усилиться при воспроизведении и провести таким образом перезапись травмирующего воспоминания. Дюмеронол, вообще-то, является бета-блокатором, предназначенным для гипертоников и страдающих сильными мигренями. Возможно, у вас проявятся довольно серьезные побочные эффекты: бессонница, учащенное сердцебиение, дрожь, а также эпизодические и довольно короткие тревожные состояния. Также желательно, чтобы вы избегали мест, связанных с травмой: в вашем случае темных пространств, подвалов и подземелий… Все понятно?

– Не совсем. Я не хочу все забыть. Вам это может показаться парадоксальным, но я хочу помнить, что произошло, я хочу сохранить это в себе. Я не хочу забывать обстоятельства смерти Камиль.

– А вы и не забудете. Как я уже сказал, вы сохраните образы, звуки, запахи, но по мере наших еженедельных сеансов вы отдалитесь от тех эмоций, которые с ними связаны. Как если бы вы нажимали на больной зуб, из которого удален нерв. Камиль больше не будет то и дело вторгаться в вашу жизнь. Угнетающее вас ощущение, что она, точно призрак, постоянно присутствует, мало-помалу исчезнет. Как только будете готовы, прочтите мне ваше письмо.

Такова цена выздоровления: согласиться, чтобы его памятью манипулировали, чтобы с его воспоминаниями играли. Открыть сундук с самыми интимными чувствами и вручить их постороннему. Николя считал такое вмешательство в его разум ужасающим, но разве у него есть выбор?

Он взял листок. Писать следовало в настоящем времени и от первого лица. Снова пережить и со всей силой, тщательно подобранными словами воссоздать весь кошмар последних дней ноября 2013 года.

– Этой ночью я иду первым. Спускаюсь по ступеням, которые ведут под землю, в темноту, потом пробираюсь по карьерам. Там есть статуи, вырубленные из камня, надписи, возможно оставленные немецкими солдатами во время Второй мировой. Все это мрачно до жути, но я все дальше ухожу в темноту, все глубже, с единственным фонариком в руке. Потом коридоры становятся у´же, путь преграждают осыпи, мне приходится ползти на коленях, пока я не оказываюсь в большом черном зале, где замечаю вдали слабый свет свечей. Я слышу звук сыплющихся камней позади. Это Франк Шарко, мой коллега, который присоединяется ко мне. У него замкнутое, мрачное лицо, и сейчас, когда я пишу это письмо, я отчетливо вижу каждую его черточку, будто он здесь, прямо напротив. Вот это мне труднее всего переносить из всего, что происходит у меня в голове: реализм. Шарко приказывает мне оставаться на месте и обходит меня. Я иду за ним, он не хочет, чтобы я заходил в зал, но я отодвигаю его с дороги… Я…