Читать книгу "Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - Лоуренс Сутин"

Менар (возможно, сам того не желая) обогатил кропотливое и примитивное искусство чтения техническим приемом нарочитого анахронизма и ложных атрибуций. Прием этот имеет безграничное применение – он соблазняет нас читать «Одиссею» как произведение более позднее, чем «Энеида». […] Этот прием населяет приключениями самые мирные книги. Приписать Луи Фердинанду Селину или Джеймсу Джойсу «О подражании Христу»[12] – разве это не внесло бы заметную новизну в эти тонкие духовные наставления?[13]

Все это очень хорошо и здорово. Но кого, в свете борхесовского метода «нарочитого анахронизма», мы сможем определить как автора произведений Филипа К. Дика, чтобы они заслужили достойного уважения?

Филу понравился бы этот вопрос. Черт возьми, он весьма часто спрашивал нечто подобное на восьми тысячах страниц «Экзегезы»[14] или «Толкования» (Pro Mia Vita – такой подзаголовок он дал своей апологии[15], чтобы подчеркнуть его ключевую важность), которое он писал ночь за ночью на протяжении почти восьми лет, стремясь объяснить к своему собственному удовлетворению (хотя и безуспешно) ряд видений и слуховых наитий, которые захватили его душу в феврале – марте 1974 года и не отпускали до конца его жизни. Эта биография впервые включает в себя результаты такого исследования во всей полноте[16].

Можно сказать, что опыты «2–3–74»[17] демонстрируют крайнюю одержимость вопросом: «Что, если?» – или же его новый и бесконечный уровень. Годом позже, 21 марта 1975 года, Фил написал столь краткое и блестящее резюме о своих видениях, чего ему раньше не удавалось:

Я Говорю о Восстановителе Того, Что Было Утрачено, о Реставраторе Того, Что Было Разрушено

16 марта 1974: Оно появилось – в ярком огне, блестящее и разноцветное, в гармоничных формах – и освободило меня от всякого рабства, внутреннего и внешнего.

18 марта 1974: Оно выглянуло наружу изнутри меня и увидело мир, который нельзя исчислить, в котором я – и оно – пребывали. Оно отвергало реальность, власть и подлинность мира, говоря: «Это не может существовать; он не может существовать».

20 марта 1974: Оно целиком захватило меня, возвысив над пределами пространственно-временной матрицы; в то же время оно управляло мной, и я понял, что мир вокруг меня – кусок картона, фальшивка. Через его силу восприятия я увидел то, что действительно существует, и через силу его необъяснимого решения я стал освобождаться. Оно вступило в битву, как защитник порабощенного человеческого духа, как победитель любого зла, железных оков…

Опыты «2–3–74», которые столь сильно повлияли на последние романы Фила, являются редким и замечательным событием в американской литературной истории; как часто американский писатель любого статуса исповедовался в подобном и был поглощен такой темой? Подзаголовок этой биографии – «Всевышние вторжения» – дань уважения роману Фила 1981 года «Всевышнее вторжение», к тому же подчеркивает чрезвычайную важность для его жизни и творчества вышеуказанных событий. Я ничуть не желаю намекать на то, что какой-нибудь конкретный термин (например, «Бог») может исчерпывающе описать то, с чем Фил столкнулся – «2–3–74», а также на то, что в результате этого явился Святой Фил; сам Фил отверг бы эти фантазии.

Но сущность тех сложных истин, которые Фил бережно хранил в последние годы своей жизни, коренится в «2–3–74». Никому не удается миновать безответный вопрос: были ли те события реальными? У самого Фила не было сомнений в том, что нечто произошло, хотя он не исключал вероятность того, – как замечал его друг и писатель-фантаст К. У. Джетер, – что можно допустить «минимальную гипотезу» самообмана. Но для читателей, которые в этот скептический век с готовностью схватились бы за такой вывод, могли бы быть весьма ценными предупреждающие слова Уильяма Джеймса[18] из книги «Многообразие религиозного опыта»:

Все мы, несомненно, знакомы в целом с этим методом дискредитации тех состояний сознания, к которым мы испытываем антипатию. Мы все в той или иной степени пользуемся им, критикуя людей, состояние сознания которых считаем перенапряженным. Но когда другие люди критикуют наши собственные экзальтированные душевные порывы, называя их «не более чем» выражениями нашего естественного характера, мы чувствуем оскорбление и обиду, поскольку знаем, что, какими бы ни были особенности нашего организма, у состояний нашего сознания есть собственная ценность, поскольку они раскрывают живую истину; и нам хотелось бы, чтобы весь этот медицинский материализм попридержал бы свой язык.

Возвращаясь к «нарочитому анахронизму», предложенному Борхесом, давайте, ради тех целей, которые преследует эта биография, произвольно положимся на самого Филипа К. Дика как автора многочисленных блестящих произведений, которые являются либо НФ, либо представляют «мейнстрим» – это как вам заблагорассудится. И давайте далее, ради чистоты и вежливости, кратко установим правила этого биографического «дорожного движения» для благосклонного читателя, который следует этим курсом.

Во-первых, Филу, – которого, конечно, мы будем цитировать более часто и объемно, чем кого-либо другого, коль скоро речь заходит о событиях его жизни, – очень нравились уточнения, экстраполяции, переосмысления, с помощью которых он открыто разыгрывал людей. С этим согласны все, кто знал его. Фил неудержимо придавал ценность истине как в своих произведениях, так и в личных отношениях. Но он был не из тех, кто сопротивлялся бы обаянию новой, блестящей, сложной теории «2–3–74» или какой-то иной, и его способность порождать подобные теории была безграничной. К тому же, будучи любезным и общительным (когда он не испытывал мук сильной депрессии и отчаяния), Фил любил рассказывать истории и писать письма, которые доставляли удовольствие тем, кому были адресованы, или согласовывались с их предрассудками.

Я прекрасно понимаю, что многие цитируемые рассказы Фила о его жизни очень напоминают смесь вымысла и фактов, но я не испытываю никакой неприязни к вымыслу, проливающему свет на внутренний мир и характер Фила. Таким образом, мой подход к этой биографии должен выражаться в растолковании и прояснении, по мере возможности, полученных сведений, а что касается остального, то пусть читатель (который, возможно, лично знаком с эмоциональными преувеличениями и пробелами в памяти) остерегается и получает удовольствие.