Читать книгу "Кто боится смерти - Ннеди Окорафор"

Он схватил Наджибу за толстые черные косы и оттащил от остальных на несколько футов. Она пыталась встать и бежать, но он быстро оседлал ее. Она перестала биться, увидев его нож… блестящий и острый. Мужчина смеялся, разрезая им ее одежду. Она смотрела в его глаза – единственное, что было видно на лице. Глаза были золотисто-карие и злые, их уголки подергивались.

Прижав ее к земле, он достал из кармана устройство, похожее формой на монету, и поставил рядом. С помощью таких устройств люди следят за временем, за погодой, хранят в них файлы Великой книги. У этого был записывающий механизм. Открылся глаз маленькой черной камеры, со щелчком и жужжанием началась запись. Мужчина запел, воткнув нож в песок рядом с головой Наджибы. Два больших черных жука сели на рукоять.

Он раздвинул ей ноги и вошел в нее, продолжая петь. А между песнями произносил слова на языке нуру, которых она не понимала. Жгучие, жалящие, рычащие слова. Вскоре в Наджибе вскипела ярость, и она стала плеваться и рычать в ответ. Он схватил ее за шею, взял нож, направил его кончик прямо ей в левый глаз и держал так, пока она не унялась. Затем он запел громче и вошел еще глубже.

В какой-то момент Наджиба перестала что-либо чувствовать, потом оцепенела, потом затихла. От нее остались только два наблюдающих глаза. В какой-то степени она всегда была такой. В детстве она упала с дерева и сломала руку. Несмотря на боль, она спокойно встала, оставила испуганных друзей, дошла до дома и нашла мать, а та отвела ее к подруге, умевшей вправлять сломанные кости. Эта особенность поведения Наджибы бесила ее отца каждый раз, когда ее били за плохое поведение. Как бы он ее ни шлепал, она не издавала ни звука.

– У этого ребенка беспардонный алуши![1] – так отец всегда говорил маме. Но в своем обычном хорошем настроении отец хвалил эту часть Наджибы, часто повторяя: – Выпускай алуши на волю, дочка. Смотри и запоминай!

Теперь ее алуши – ее бесплотная сущность, способная заглушать боль и наблюдать, – вышла вперед. Ее мозг записывал все события, как то устройство у мужчины. Каждую подробность. Мозг отметил, что, когда мужчина пел, его голос звучал красиво вопреки словам песни.

Все длилось около двух часов, хотя Наджибе показалось, что прошло полтора дня. Она запомнила, что солнце прошло по небу, закатилось и снова взошло. Прошло много времени – вот что важно. Нуру пели, смеялись, насиловали, убили нескольких женщин. Затем ушли. Наджиба лежала на спине, одежда распахнута, истерзанный и избитый живот подставлен солнцу. Она прислушивалась к дыханию, стонам, плачу и, спустя некоторое время, услышала тишину. Она была рада.

Затем он услышала, как Амака кричит: «Вставайте!» Амака была на двадцать лет старше Наджибы. Она была сильной и часто говорила от имени всех женщин деревни.

– Все вставайте! – сказала она, спотыкаясь. – Поднимайтесь!

Она подходила ко всем женщинам по очереди и пинала их:

– Мы мертвы, но мы не станем умирать тут. Во всяком случае, те, кто еще дышит.

Наджиба лежала не шевелясь. Она слышала, что Амака пинает женщин и тянет их за руки. Она надеялась притвориться мертвой и обмануть Амаку. Она знала, что ее муж мертв, а даже если нет – он никогда к ней больше не прикоснется.

Мужчины нуру и их женщины сделали то, что сделали, не ради того, чтобы помучить и опозорить. Они хотели зачать эву. Такие дети – не плод запретной любви между нуру и океке и не ноа-океке, родившиеся светлокожими. Эву – дети насилия.

Женщина океке ни за что не убьет зачатое дитя. Она пойдет даже против мужа, чтобы сохранить жизнь ребенку в утробе. Однако обычай гласит, что дитя – это дитя отца. Эти нуру посеяли отраву. Океке, родившая дитя-эву, повязана с нуру своим ребенком. Нуру стремились разрушить семьи океке до основания. Наджибе не было дела до их жестокого плана. В ней не зародилось никакое дитя. Она хотела только умереть. Когда Амака добралась до нее, одного пинка хватило, чтобы Наджиба закашлялась.

– Наджиба, ты меня не обдуришь. Вставай, – сказала Амака.

Левая половина ее лица была сине-фиолетовой. Левый глаз заплыл и не открывался.

– Зачем? – спросила Наджиба одними губами.

– Потому что так надо, – Амака протянула руку.

Наджиба отвернулась.

– Дай мне умереть до конца. Детей у меня нет. Так будет лучше.

Наджиба чувствовала тяжесть в утробе. Если встать на ноги, все семя, закачанное в нее, выльется наружу. От этой мысли она поперхнулась, повернула голову набок и зашлась в сухой рвоте. Когда желудок успокоился, Амака все еще стояла рядом. Она сплюнула на землю рядом с Наджибой. Плевок был красным от крови. Амака попыталась поднять Наджибу. Живот жгла боль, но тело оставалось обмякшим и тяжелым. В конце концов раздосадованная Амака бросила ее руку, плюнула еще раз и двинулась дальше.

Женщины, решившие жить, кое-как поднялись и потащились в деревню. Наджиба закрыла глаза, чувствуя, как кровь сочится из пореза на лбу. Вскоре опять стало тихо. «Покинуть это тело будет просто», – подумала она. Она всегда любила путешествовать.

Она лежала там, пока лицо не сгорело на солнце. Смерть шла медленнее, чем хотелось. Она открыла глаза и села. С минуту глаза привыкали к яркому солнцу. Потом она увидела тела и лужи крови, которую пил песок, как будто женщин принесли в жертву пустыне. Она медленно встала, дошла до своего мешка и подняла его.

– Оставь меня, – сказала Тека через несколько минут, потому что Наджиба трясла ее.

Из пяти женщин, лежавших на песке, только Тека оказалась живой. Наджиба тяжело опустилась рядом с ней. Потерла кожу на голове, которая болела оттого, что напавший на нее мужчина так грубо тащил ее за волосы. Посмотрела на Теку. Ее тугие косички были покрыты коркой песка, а лицо при каждом вздохе кривилось в гримасе. Наджиба медленно встала и попыталась поднять Теку.

– Оставь меня, – повторила та, сердито глядя на Наджибу.

Наджиба так и сделала. Она поплелась в деревню, лишь по привычке двинувшись в этом направлении. Она молила Ани послать кого-нибудь, кто убьет ее, например, льва или еще нуру. Но не такова была воля Ани.

Деревня горела. Дома тлели, сады были уничтожены, мотоциклы полыхали. На улицах лежали тела. Многие обгорели до неузнаваемости. Во время таких рейдов солдаты нуру брали самых сильных мужчин океке, связывали, обливали керосином и поджигали.

Наджиба не увидела ни мужчин, ни женщин нуру – ни живых, ни мертвых. Деревня стала легкой добычей: беспечная, уязвимая, не осознающая опасности. «Дураки», – подумала она. Женщины рыдали на улицах. Мужчины плакали возле своих домов. Дети слонялись кругом в растерянности. Было удушающе жарко, жар шел и от солнца, и от горящих домов, от мотороллеров и людей. На закате будет новый исход на восток.

Добравшись до дома, Наджиба тихо позвала мужа по имени. Затем она обмочилась. Жгучая моча потекла по израненным бедрам. Половина дома была в огне. От сада ничего не осталось. Мотороллер горел. Но Идрис, ее муж, сидел на земле, обхватив голову руками.