Читать книгу "Я не ангел - Елена Колина"

Дождь пошел, как только я ступил на трап, зимой – дождь! Я закрыл куртку руками, – спасать, Нино бэбо предупредила меня: в Ленинграде большая влажность, куртку нужно беречь от влажности, – я обязан вернуть куртку во всем ее великолепии. И вот, дождь… За несколько минут, что я шел к автобусу по летному полю, куртка сморщилась, мохеровый шарф (гордость Нино бэбо – «А я тебе говорю, бери, никто не догадается, что это женский шарф») превратился в мокрую тряпку, замшевые туфли стали похожи на размокшие пироги. Бэбо сказала: «Именно в твоем облике очень важна аккуратная обувь». Почему именно обувь? Почему именно в моем облике? Как я предстану в этих пирогах перед отцом?

Что, если мы с отцом не полюбим друг друга? Что, если мы с его дочкой не подружимся? Я боялся встречи с Эммой, дочерью отца, чуть ли не больше, чем встречи с отцом, – из-за неопределенности своего положения. Нино бэбо говорила: «Отец, как ни крути, это отец, а жену отца нужно просто перетерпеть», но вот дочь отца, она мне сестра или нет? «Твоя сводная сестра», – говорила Нино бэбо. По ударению, которое она делала на «сводная», было понятно, что она не считает это безусловным родством. Я приехал в студенческие зимние каникулы не без тайной надежды, что не застану Эмму. Она ведь студентка, могла сдать сессию и уехать на каникулы в какое-нибудь модное место. …Отец меня не встретил. Я очень нервничал из-за того, что потею. Предстать перед отцом с кругами пота под мышками, что может быть хуже?.. Когда нервничаешь, нужно глубоко дышать. Обычно эта противная внутренняя дрожь исчезает уже на седьмом вздохе. Но сейчас мне бы и 170 вздохов не хватило.

…Второй дом от Невского по Фонтанке, грязно-розовый особнячок с огромными окнами, неужели я тут жил, я ведь ничего не помню… Я повторял про себя: «Мой дом в Тбилиси, мой дом в Тбилиси…» Нино бэбо сказала на прощанье: «Всегда, каждую минуту помни, твой дом в Тбилиси!» – и, схватив меня за пуговицу, сильно потянула к себе. Как будто пыталась вернуть, но разве я пытался убежать от нее? Пуговицу оторвала, хотела пришить и забыла.

…Нет, Ленинград не конкурент Тбилиси в моем сердце! Тбилиси – платаны на улочках, идущих то вверх, то вниз, старая шелковица во дворе, разноцветное белье на деревянных балконах, запах уцхо-сунели и рейхана из окон, и всегда кто-то кричит: «Картошка!», «Мацони!», «Мороженое!», «Точу ножи!», и солнце, солнце. А тут серый туман-серый дождь. Вход со двора.

В лифте я снял куртку, остался в пиджаке. Доехал до пятого этажа, представил, как отец открывает мне дверь, видит меня и думает: «Вот эта зеленая гора – мой сын?» – и нажал кнопку первого этажа. Пока ехал вниз, думал… когда я думаю, я тоже потею, наверное, от того, что у меня лишний вес. Не только когда нервничаю, когда просто думаю, тоже потею. Сейчас я нажму кнопку, поеду наверх, позвоню в дверь, увижу отца и Эмму. И сразу скажу небрежно, как бы между прочим: «Я всего на неделю». Хозяева должны знать, на сколько приехал гость.

Открытки, которые мы с Нино бэбо посылали в Ленинград на Новый год и Первое мая, были подписаны «Привет и наша любовь жене и дочери», а в ответных открытках всегда было «Привет от Эммы». Это ведь просто слова, что, если Эмма отнесется ко мне как к самозванцу? Тем более я и есть самозванец, сам напросился в гости. Я столько раз представлял себе встречу с отцом и всякий раз мысленно сжимался и прикрывал голову руками, как будто в меня целятся и сейчас ранят. И это будет больно. Но сейчас я ничего не представлял, просто думал, как жаль, что дезодорант зарыт в чемодане. Чтобы успокоиться, подумал о приятном – о лобной коре. О том, как мне повезло, что я буду заниматься лобной корой. Для всех, конечно, по-разному, но для меня лобная кора самая интересная, волнующая часть мозга, большая часть генов работает в лобной коре, с одной стороны, лобная кора отвечает за стратегию, с другой – за сдерживание импульсивных порывов… Пятый этаж. Передняя часть лобной коры, префронтальная кора принимает решение, делает выбор – позвонить в дверь или уйти, префронтальная кора посылает импульс – позвонить или уйти, она связана с премоторной корой, а та, в свою очередь, с моторной корой, которая отдает приказ мускулам, и вот уже человек звонит в дверь… или уходит.

Моя лобная кора не справлялась с эмоциями: я надел куртку, снял галстук (глупо быть в галстуке, ведь это не официальное мероприятие), положил галстук в карман пиджака и опять снял куртку, снял пиджак, затолкал в сумку, надел куртку. И опять поехал вниз. Внизу суетливо достал пиджак, предварительно вынув из кармана галстук, надел галстук – в галстуке все-таки солидней, или нет, в галстуке глупо… Так и ездил в лифте вверх-вниз, снимал-надевал куртку, снимал-надевал пиджак… Какое счастье, что нас никто не видит, когда мы одни в лифте.

А что, если у них кошка? Какой будет стыд, если я с первой минуты начну чихать! У меня мгновенная аллергическая реакция. Уместно ли будет спросить Игоря Сергеевича, аллергия на кошек – это наследственное? И еще – не было ли у меня в роду полных? …Но как мне его называть? Обращение по имени-отчеству нетактично, подчеркивает, что мы чужие люди… Папа? «Папа» звучит по-детски и фамильярно, какой он мне папа? Про себя я думаю о нем «отец», но вслух это звучит грубо… или ничего? Отец каждый год присылал поздравление с Новым годом, а на день рождения свою фотографию – на фоне Медного всадника, на Дворцовой площади, в Летнем саду, у входа в Ленинградский строительный институт. Отец – профессор кафедры железобетонных и каменных конструкций.

А что, если я не смогу сдержаться и заплачу? В детстве я плакал чаще, чем в Ленинграде шел дождь, плакал в кино, плакал перед огромной тарелкой еды, когда Нино бэбо, посверкивая глазами, командовала: «Все съесть!», плакал от жалости к Нино бэбо, когда она торжественно говорила «ладно, я разрешаю немного оставить», отделяя вилкой такое крошечное «немного», что к жалости добавлялась обида, и я плакал еще горше. Бэбиа кормила меня с уговорами («съешь это ради меня»), шантажом («я умру, если ты не доешь»), криками и плачем («если ты не доешь, я не знаю что сделаю!»). Бэбиа кричала, я ел, бэбиа, плакала, я ел…

Однажды Нино бэбо подарила соседскому ребенку мою игрушку, крысу Виолетту Семеновну, названную в честь моей любимой учительницы. Я крепился, стараясь не заплакать, но бэбиа то и дело подозрительно спрашивала: «У тебя опять глаза на мокром месте?» От этого «опять» глаза немедленно стали на мокром месте. Я заплакал: «Ты зачем отдала мою крысу Виолетту Семеновну?! Ты ведь знаешь, что я жадный мальчик! Ты же знаешь меня! Ты же мать!» Нино бэбо и сама плакала, когда вспоминала об этом, ей было приятно, что ребенком я считал ее матерью. Она не возражала, она так хотела быть для меня всем, что если бы могла, то назвалась бы и матерью, и отцом. Мы с ней оба считаем, что от того, что я воспитывался без отца, мне недостает мужественности.

– Эмма, это Давид из Тбилиси, – сказала жена отца.

– Вы папин аспирант? – прозвенела Эмма.

Голос у нее был, можно сказать, как колокольчик, а можно сказать, что писклявый. Я еще не знал, нравится она мне или нет.

Мы стояли друг напротив друга несколько секунд, я, бархатно-зеленый толстяк, с глупо торчащим из кармана галстуком, и они втроем. Прежде чем рассмотреть своих новых родственников, я увидел массивный старинный шкаф, кожаное кресло, резную вешалку, бронзовую люстру, как будто из музея, с хрустальными подвесками в виде павлинов, а вот отец, его жена и дочь казались мне белыми пятнами. Это особенность восприятия: одни сначала видят на картине центральную фигуру, а другие – детали пейзажа; я из тех, кто видит детали пейзажа.