Читать книгу "Прощальный фокус - Энн Пэтчетт"

– Пожалуйста, не говори так, – мягко просит он.

– Тогда объясни мне… – Сабина чувствует, как у нее перехватывает горло.

– Ты же просила…

– Просила?

– Чтобы не страдал…

Минута, и она вспоминает – как надеялась, что Парсифаль не будет слишком мучиться, как, возвращаясь с ним от докторов, думала об этом в машине. Но одно дело – думать и надеяться, а совсем другое – просить.

Резким движением она вынимает ноги из воды. Встает. Мысли ее четки и ясны.

– Господи, – говорит она, – я же не хотела, чтобы ты убил его. Хотела, чтоб помог, утешил. Утешил. А если ты не понял, надо было спросить.

– Разница во времени – это такая малость.

– Малость? – кричит Сабина. – Это малость? Что ты называешь малостью?

Опустив голову, Фан разглядывает свои ноги. Упирает большие пальцы в цементную внутреннюю стену бассейна.

– Два года. – Он беспомощно пожимает плечами. – Ну, чуть больше, чем два.

Сабина чувствует дурноту. Руки невольно тянутся к голове. Впервые в жизни ей кажется, что голова вот-вот оторвется от тела и, перелетев через ограду, увитую тяжелыми лиловыми гроздьями винограда, поплывет куда-то по воздуху.

– Да как ты можешь говорить, что два года – это мало!

– Мало, – упорствует Фан. – Может быть, сейчас тебе этого не понять. А вот умрешь – увидишь. Такой срок – это ничто.

– Но я же еще не умерла! – Ее голос звенит и срывается. – И время это мне было нужно!

Теперь ее душат слезы – горькие, безутешные. Парсифаль бы мог еще быть здесь, лежать в собственной постели. А все из-за нее, из-за каких-то ее слов. Сама накликала беду – призвала собственное одиночество!

Порыв сухого ветра, повеявшего с океана, несет приятное успокоение. Стоит ясный южнокалифорнийский денек. В свой черед плачет теперь и Фан. Хоть его лицо и так мокрое после плаванья, Сабина различает на нем слезы. И плечи трясутся. «Я хотел, чтобы тебе стало полегче», – говорит он. Соскальзывает с бортика вниз и погружается в воду. А синева в бассейне – вовсе не от синей воды и не оттого, что в ней отражается небо. Просто стенки бассейна изнутри покрашены синей краской. Сабина провожает Фана взглядом, изо всех сил стараясь не плакать.

– Выплыви, – просит она. Но Фан скользит вдоль дна. Делает круги. Глубина искажает пропорции его тела, и оно кажется длинным, призрачным. Фан не всплывает, потому что всплывать ему незачем. Все, что ему нужно, – это плыть, плыть. Сабина понимает, что Фан может не вынырнуть до вечера.

– Прости меня, – шепчет она. – Вернись!

Она ломает руки. Как же она устала! Как давно сон не приносит ей отдыха! Она все ждет и ждет, но с тем же успехом можно ждать на берегу рыбу. И в конце концов ничего не остается, как встать и уйти. Сабина идет к воротам, и уже у выхода из сада, вдруг вспомнив что-то, возвращается к бассейну.

– Фан, – говорит она, – а как насчет того, другого? Что ты собирался мне сказать?

Но тот все плавает и плавает, наворачивая круги. Наверное, даже и не слышит ее. Сабина знает, что, будь она на его месте, под водой, она бы ничего не слышала.

Когда раздался телефонный звонок, Сабина вскрикнула от неожиданности.

– Я жду вас уже полчаса, – заявил Роджер. – Как это понимать? Вы не приедете?

– Что?

– Сабина? Вы что, не совсем проснулись?

Она сглотнула комок в горле. Сердце билось часто, как у Кроля.

– Я забыла, – еле слышно проговорила она.

– Не надо никаких уборок, – сказал он. – Я уже еду.

Разобраться в переполнивших сознание обрывочных мыслях казалось совершенно невозможным. Сабина вязла в них, точно в какой-то чудовищной трясине. Она надела халат Парсифаля, несколько раз ополоснула холодной водой лицо и уже кончала чистить зубы, когда в дверь позвонили.

Хорошая ассистентка фокусника должна уметь отвлекать внимание зрителей, брать его на себя. И Сабина относилась к своим обязанностям серьезно. Даже к завтраку выходила с накрашенными губами. На ее запястьях неизменно красовались тяжелые браслеты, на ногах – вызывающие туфли с ремешками и на высоченных каблуках. Она умела собраться и быть во всеоружии. Так было раньше, будет и теперь, думала она, идя к двери.

– Я собиралась приехать, – сказала она.

Роджер чмокнул Сабину в щеку и заправил ей за ухо прядь волос.

– Там у них в заведении дресс-код, – сказал он. – Вас бы не пустили.

– Пойду кофе сварю. – Сабина шмыгнула на кухню. Роджер последовал за ней. Дом так и плавал в солнечных лучах, но даже самое яркое солнце в те дни не могло помешать Сабине погружаться в спячку.

Роджер оторопело глянул на прикрепленный к холодильнику снимок мозга.

– Это еще что за чертовщина?

– Это Парсифаль, – бросила она, занятая поисками фильтров.

Роджер сел за стол и зажег сигарету. Он был одним из немногих лос-анджелесских знакомых Сабины, еще не бросивших курить, и единственным, кто закуривал в чужом доме без разрешения. В другое время подобная неучтивость сильно бы ее задела.

– Что вам известно о родных Парсифаля? – спросил он.

Сабина пожала плечами и включила кофеварку.

– Известно, что жили они в Коннектикуте. Известно, что умерли. Известно, что настоящая фамилия Парсифаля – Петри. Если вы приехали сообщить мне, что за его деньгами охотятся какие-то нежданно объявившиеся кузены, то обещаю воспринять это известие хладнокровно.

Обрывки сна ускользали прочь. Фан. Бассейн. Хорошо бы извиниться и на минутку отойти – посидеть, подумать.

– Я всегда считал, что знаю Парсифаля достаточно хорошо. – Роджер стряхнул пепел в стоящий на столе горшочек с темно-лиловой фиалкой. – Но обнаружилось кое-что, о чем я понятия не имел. Как, думаю, не имели понятия и вы.

«Я тоже ничего не знал, – произнес Фан. – Вот что я хотел тебе сказать». Эти слова она помнила точно. Ожидая, пока сварится кофе, Сабина застыла между двух миров. И не желала ни спать, ни просыпаться.

– Итак, – сказал Роджер, сплетая пальцы шалашиком, точно член правления некой компании. – Дело заключается в следующем. – Он помолчал, выждав минуту, давая Сабине время хотя бы повернуться к нему лицом. Но поворачиваться она явно не собиралась, и Роджер продолжил: – Фамилия Парсифаля вовсе не Петри. Его звали Гай Феттерс. У Гая Феттерса в Небраске имеются мать и две сестры. Насколько я могу судить, отец тут вне игры – не то умер, не то пропадает неизвестно где. Сказать точно я не могу.

Сабина достала и поставила на стол две желтые чашки. Налила кофе. Как ей помнилось, ни молока, ни сахара в доме не было.

– Не может быть, – сказала она.

– Боюсь, что может.