Читать книгу "Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким"

У меня начались проблемы. В кого я превращалась? В школе сразу поняли, что что-то не так. И не только в школе.

— Не говори никому, что ты больна, — сказал мне учитель по фортепиано. — Это разрушит твою карьеру.

Но школа все же отправила моей маме письмо, в котором попросила ее обратить на меня внимание. Мама отреагировала как обычно. Она, как и учителя, переживала, что, если это всплывет, менеджеры и агенты не захотят со мной связываться. Ее сердило, что я предала эту информацию такой широкой огласке.

— Но мам, — говорила я. — Мне же, наверное, нужно кому-то показаться, сходить к врачу!

Маму это здорово напугало и сбило с толку. В ее мире такого понятия, как анорексия, не существовало. Она была ребенком войны, в ее детстве еды вообще почти не было, ее брат вынужден был ловить рыбу и крыс, чтобы они могли выжить. Поэтому она просто отругала меня за то, что я довела себя до такого состояния. Она как человек, который испытал настоящий голод, не могла понять, как кому-то могло прийти в голову голодать добровольно. По всему миру люди до сих пор умирают от голода. Я что, не понимаю, какое это счастье — жить в сытой стране? Я все понимала, и мне было очень стыдно, я чувствовала себя виноватой. Поэтому старалась скрывать свою проблему всеми доступными способами: перестала ходить на плавание, заматывалась в несколько слоев одежды, чтобы замаскировать свою худобу, и делала вид, что все в порядке.

Анорексия показала мне, кем я должна была стать. Мои родители, учителя, менеджеры, агенты, все они хотели, чтобы я оставалась ребенком. Ведь так гораздо проще, когда все идет, как задумано: неизменная Мин, непорочная и гениальная. Они не хотели связываться со всеми трудностями подросткового периода. Они хотели видеть перед собой маленькую, победно улыбающуюся девочку. И у меня не было сил бороться с ними.

Все, что мне оставалось делать, — следить за своим весом и не позволять ему опускаться ниже определенной отметки. (Хотя и это не совсем так. За несколько недель, в течение которых мама была в Корее, а папа понятия не имел, что делать со мной и моей сестрой, я снова потеряла в весе.) Но бо2льшую часть времени я очень переживала о том, что могу попасть в больницу, я этого ужасно не хотела. Анорексия стала моим самым близким другом, и на время даже как будто вытеснила скрипку и заняла все мои мысли. Беда в том, что стоит тебе однажды начать думать в этом направлении, вернуться обратно уже очень-очень трудно. Ты голодаешь, голодает твой мозг. И твое желание достичь абсолютной пустоты подчиняет себе все. Ты говоришь с ним, и оно тебя слушает — как самый лучший друг. Ты прячешь его от своих родителей, учителей, остальных друзей. Оно понимает тебя, и, как это ни парадоксально, их тоже, хотя они никогда этого не признают. Потому что видят его, видят, как оно прячется в тебе и делает вид, что его нет. Это похоже на детские прятки — все знают, где ты спрятался, но никто об этом не говорит. Анорексия делает то, что хотят от тебя, и чего хочешь ты. Кого, кроме нее, слушать?

Мне до сих пор трудно говорить о ней. Именно поэтому я упомянула ее сейчас и не хотела упоминать раньше. Я старалась не думать об этом периоде жизни, как стараюсь не думать о многих других вещах. Тогда происходящее казалось мне нормальным. Все имело цену. За все надо платить. Теперь я знаю об этом гораздо больше, но, когда ты молод, проще всего говорить себе: «Значит, такова жизнь». Ты не знаешь, как поступать иначе. Но потом, неожиданно, узнаешь.

Как я выбралась из этого состояния? Я влюбилась! Помните? Я влюбилась не в того, в кого нужно. Во мне проснулись взрослые инстинкты и взрослые потребности. Роберт был старше, и он вытащил меня. Тот самый Роберт, который хотел, чтобы я была обычной, такой как все. Роберт избавил меня от анорексии и вернул к скрипке. Сразу два подарка от такого неподходящего молодого человека.

Что же, остается только возблагодарить небо за него. Он просто хотел себе нормальную девушку. Я тоже хотела быть нормальной. Я и сейчас хочу, но понимаю, что это невозможно. Талант — это ноша, которую нельзя сбросить с плеч. Он может заставить тебя спиться или сторчаться. Может вогнать в депрессию и довести до самоубийства. Но его нельзя удалить хирургическим путем. Разделить вас может только смерть.

6

Шли месяцы. Мой давний коллега предложил мне стать арт-директором в компании, которая занималась организацией музыкальных встреч с актерами и певцами. Тогда это показалось мне неплохой возможностью вернуться в мир музыки, но при этом оставаться за кулисами. Жизнь не шла по намеченному плану, но, по крайней мере, я могла снова быть в гуще событий. Хоть я и продолжала заниматься, мне все равно не хватало концертов. Мышцы в моей руке все еще были хорошо растянуты, пальцы все помнили, но связи между мышцами и сердцем были оборваны. Административная деятельность шла успешно, но через некоторое время я осознала, что это не мое.

Я начала понимать, что во мне живут две Мин — Мин со скрипкой и Мин без скрипки. И они — одно целое. Ничего выбирать не нужно. Для меня существовало два мира — скрипка и все остальное. Я общалась с друзьями, и они, сами того не подозревая, отогревали мое сердце, возвращая его к жизни.

Каким-то образом я перестроила себя, и мне открылся новый путь. Он был долог и тернист, но я уже на него ступила. В моих руках была скрипка, и она была довольно неплохой. Я была еще слаба, но я могла стать сильнее. Впереди были преграды, но я чувствовала, что могу их преодолеть. Я не была уверена, что это будет легко, но знала, что не сдамся и буду продолжать бороться. И я знала, что мои друзья помогут, если я не справлюсь. Ошибки неизбежны, но я знала, как к ним относиться и как исправлять их. Я уже не собиралась отступать и притворяться, что ничего не случилось. Все было стабильно уж слишком долго. И тогда ко мне пришло видение новой концепции: если я запишу все это, если я попытаюсь найти во всем этом общий смысл, собирая целое из обломков, не пытаясь закрыть на это глаза, не пытаясь «забыть и двигаться дальше», как это культивируется в обществе, если я впитаю все это, прочувствую каждой клеточкой все, что произошло и происходило, все это станет частью меня. Тогда я смогу посмотреть на себя и сказать: «Да, вот это действительно скрипачка. Ослабленная, но все же скрипачка». Струны у меня уже были. Оставалось только прикрепить их к чему-нибудь. И тогда я начала писать.

Наступил 2016 год. Прошел год с тех пор, как моя скрипка вернулась и была продана. У меня все еще была другая, та самая, которую я купила с Мэттом в Нью-Йорке. Все это время я смотрела на нее и думала: «Не буду ничего с ней делать, ведь я все равно верну свою старую скрипку». Но теперь я поняла, что этого уже не случится. У нее новый хозяин. Возможно, он не сможет оживить ее так, как я, но она все-таки принадлежит ему и его миру. Он гордится ею. Я видела его фотографии. Он хвастается ею, как будто поймал невиданную рыбу, колени присогнуты, рука отставлена, на лице — улыбка победителя. Он победил! Он не будет называть ее законным именем, «Ким», хотя традиция предписывает называть скрипку в честь владельца. Он назовет ее «Юстоном», грустным именем с грустными ассоциациями. Думает ли он о ней днем и ночью? Похоронят ли его вместе с этой скрипкой, бережно лежащей в его руках? Скорей всего нет. Будет ли он ее оберегать? Вот в этом не сомневаюсь. Он не допустит очередного Pret A Manger.