Читать книгу "Тайная жизнь цвета - Кассия Сен-Клер"

Европа не сразу пристрастилась к импортному индиго — в основном из-за противодействия местных производителей пигментов из вайды, — но рост колониализма в XVI–XVII веках и перспективы огромных барышей позволили преодолеть это сопротивление; торговля индиго стала почти неистовой.

Всего за один 1631 год семь голландских кораблей привезли в Европу 333 545 фунтов индиго — стоимость такого груза была эквивалентна 5 тоннам золота (см. здесь). Через океан, в Новом Свете испанцы начали производство индиго в промышленных масштабах, захватив в 1524 году Гватемалу; вскоре индиго стал главной статьей экспорта оттуда[477].

Новые торговые пути вместе с широким применением рабского и подневольного труда в Новом Свете и в Индии привели к снижению цен. Армии начали использовать индиго для окраски униформ. Великая армия Наполеона, например, использовала 150 тонн краски в год[478]. Французские пехотинцы носили брюки, окрашенные мареной или ализариновым красным (см. здесь), до начала Первой мировой войны; их заменили индиговыми, когда поняли, что в красных брюках они представляют собой слишком хорошие цели. Естественно, после того, как Уильям Перкин в 1856 году открыл секрет анилиновых красок, появление искусственного индиго стало лишь вопросом времени. Но только через 30 лет после открытия Перкина немецкий химик Адольф фон Байер с финансовой помощью от немецкого концерна BASF, обошедшейся химическому гиганту в 20 млн золотых марок, вывел на рынок «чистый индиго».

Некогда бывший, наравне с имперским пурпуром (см. здесь), предметом роскоши индиго стал цветом рабочих «синих воротничков» — и не только в Европе, но и в Японии, и в Китае, где серовато-синие «френчи Мао» в XX веке носили практически все мужчины[479]. Как ни странно, эта ассоциация с одеждой рабочих классов обеспечила индиго непреходящее наследие, физическим воплощением которого стали синие джинсы[480]. Пик популярности джинсов, пришелся на 2006 год, но и в 2011 году эта отрасль оценивалась в 54 млрд долларов[481]. Джинсы стали неотъемлемой частью современного гардероба еще в 60-х годах XX века, они, как говорил Джорджо Армани (по утверждению тех, кто не устает его цитировать), «представляют демократию в мире моды». В них вы везде чувствуете себя как дома, вас везде примут и поймут.

Берлинская лазурь

Где-то между 1704 и 1706 годами в одной обшарпанной берлинской каморке красильщик и алхимик Иоганн Якоб Дисбах готовил партию своего «фирменного» карминово-красного лака (вид краски на основе растительного пигмента и инертного связующего вещества или морилки) (см. здесь). Химический процесс, в котором принимали участие железный купорос и поташ (углекислый калий), был достаточно простым. Но в тот день в самый последний момент Дисбах сообразил, что поташ у него закончился. Он докупил необходимое у соседнего торговца, но что-то пошло не так — после добавления поташа смесь не стала ярко-красной, как должна была; она получилась бледно-розовой. Озадачившись, Дисбах попробовал выпарить ее. Его «красный лак» сначала стал пурпурным, а потом — темно-синим.

Дисбах кинулся к торговцу, который продал ему поташ, — сомнительной репутации алхимику и аптекарю по имени Иоганн Конрад Диппель — и затребовал объяснений. Диппель сообразил, что необычная реакция железного купороса с поташем была вызвана наличием в последнем животного масла. Реакция вызвала образование ферроцианида калия (это соединение на немецком и сегодня называется Blutlaugensalz — кровяная щелочная соль или красная кровяная соль), который в соединении с железным купоросом дал гексацианоферрат калия — вещество, которое мы знаем как берлинскую лазурь[482].

Это было очень благоприятное время для нового синего. Ультрамарин (см. здесь) оставался идеалом, но он все еще был дьявольски дорог, а его поставки не отличались регулярностью. В распоряжении художников были еще кобальтовое стекло, бременская синь, азурит и даже индиго (см. здесь), но все они слегка отдавали в зелень, обладали не лучшей кроющей способностью, а на полотне не отличались надежностью[483]. Берлинская лазурь стала откровением. Интенсивный, холодный тон с потрясающей глубиной и способностью создавать обертона вдобавок прекрасно взаимодействовал со свинцовыми белилами (см. здесь) и в комбинации с желтыми пигментами вроде опермента (см. здесь) и гуммигута (см. здесь) давал превосходный устойчивый зеленый.

В своей энциклопедии пигментов 1835 года Джордж Филд писал, что он «очень современный», «глубокий и мощный… насыщенный и достаточно прозрачный»[484].

Диппель, возможно, и не был честным человеком, но он определенно не был лишен предпринимательской жилки. Он начал продавать новый пигмент в 1709 или 1710 году. Точная формула пигмента оставалась тайной до 1724 года, когда английский химик Джон Вудворт опубликовал методику изготовления берлинской лазури в журнале Philosophical Transactions of the Royal Society[485]. К 1750 году ее производили по всей Европе. В отличие от многих других пигментов того периода (и несмотря на слово «цианид» в ее химическом описании), берлинская лазурь не токсична, а стоит в десять раз дешевле ультрамарина. И все же берлинская лазурь не была лишена недостатков — под воздействием сильного прямого света и щелочей она обесцвечивается. У. Линтон, автор вышедшей в 1852 году книги Ancient and Modern Colours («Древние и современные цвета»), признавая ее «богатым и пленяющим колориста пигментом», говорил, что «на нее нельзя положиться», в то же время сетуя, что без нее было сложно обойтись[486].