Читать книгу "Подводные лодки типа “Барс” (1913-1942) - Игорь Цветков"

Из военно-морского арсенала мы взяли на борт все, что считали необходимым иметь на борту в предстоящем нам долгом и дальнем плавании. Вначале мы надеялись пристроить свои семьи на грузовых судах, но вскоре поняли, что об этом и мечтать нечего. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как взять их к себе на борт подводной лодки. Вечером у нас на “Утке” уже находилось 17 женщин и двое детей. На следующий день я, подзарядив батареи, покинул южную бухту, где находиться было уже небезопасно. В городе уже полыхали пожары, начался разбой.

Мне еще нужно было сдать взятые в Феодосии деньги в штаб генерала Врангеля. Когда я это сделал, то получил приказ следовать в Босфор и при входе в пролив поднять французский флаг. Мне объяснили, что Франция берет остатки нашего флота под свою защиту. Перейдя в Северную бухту, мы стояли на якоре, ожидая приквза выйти в море. В лихорадочной спешке мы нвводили на борту порядок и размещали грузы, половину которого составлял багаж эвакуируемых. Его было так много, что часть мы вынуждены были разместить в балластных цистернах.

Утром 17 ноября опустился густой туман, который держался до 9 часов утра. Затем солнце рассеяло туман и осветило Севастополь. Перед нами засверкали купола и кресты собора св. Владимира как олицетворение нашей любимой Родины, которую мы должны были покинуть, возможно, без всякой надежды на возвращение.

Корабли и пароходы медленно выходили в море, начав долгий путь трагической русской эмиграции. Даже море присмирело, как бы желая дать нам последнее утешение на нашем крестном пути. Малым ходом “Утка” стала выходить из гавани. Все, кто мог, вышли на верхнюю палубу. Последний раз сверкали для нас золоченые купола и кресты русских церквей, последний раз во всей красе раскрылась перед нами величественная панорама нашего родного Севастополя, разрывая сердца нахлынувшими воспоминаниями.

Прощай, Родина, прощай, моя Отчизна! Прощай, Севастополь, колыбель славного Черноморского флота!

Море было спокойно. Юго-западный ветер слегка покачивал лодку. Припекало солнце. После страшного напряжения последних дней в Севастополе наступила какая-то апатия. Наши пассажиры – женщины и дети – по возможности большую часть времени проводили на верхней палубе, не в силах перенести спертый воздух и духоту внутренних помещений подводной лодки. Мы шли курсом прямо на Босфор, столь знакомым с первых дней войны. Сколько я сам ходил этим курсом, преисполненный гордости и боевого задора, а не стыда и отчаянья, которым я был охвачен сейчас.

Берега Крыма уже растаяли за горизонтом. Некоторое время еще виднелась, блестя на солнце, снежная вершина Ай-Петри, но затем исчезла и она, оборвав последнюю связь с родной землей. Никто из нас тогда не думал, что уходит навсегда. Все еще надеялись вернуться. Стояла прекрасная погода. Даже женщины и дети не страдали морской болезнью. Все каюты и кают-компания были отданы пассажирам. Но не для всех нашлось место. Некоторые расположились в отсеках. Мы сами спали где попало. Было бы совсем скверно, если бы еще и штормило.

Мою подводную лодку со всех сторон окружали транспортные суда. Они шли спереди и сзади, по левому и по правому борту, полностью закрывая линию горизонта. Дым из сотен труб стелился по морю как черный туман. Еще никогда история человечества не знала такого массового бегства, такого исхода с родной земли.

Рано утром 18 ноября я вошел в Босфор, подняв, как мне было приказано, французский флаг. В бухте Каваки на борт поднялись представители местной карантинной службы, а также один французский офицер, потребовавший списки экипажа и пассажиров. Через несколько часов я получил указание перейти на французскую военно-морскую базу в Черкенте. Мы вошли в Босфор, имея в кильватере “Тюлень”, “Буревестник” и “АГ-22”. Я впервые шел по Босфору и был зачарован его красотой, просто приводящей в восторг.

У Золотого Рога к нам подошел французский лоцманский катер и повел в Черкент. Остальные наши корабли и суда сгрудились на рейде Мода у азиатского побережья Мраморного моря с категорическим запрещением поддерживать какую-либо связь с берегом. По прибытии нас всех заставили пройти санобработку – сначала офицеров, потом команду и, наконец, женщин и детей. После санобработки мы получили от французского командования приказ перейти вместе с багажом на один из транспортов, стоящих на рейде Мода. На каждой лодке имели право остаться только командиры, по одному офицеру и по два матроса.

Это распоряжение французского командования было нам совершенно не понятным. Мы пробовали протестовать, но французский адмирал оказался непреклонным. Бедные наши женщины и дети были вынуждены несколько часов под дождем следовать на рейд Мода на грязных баркасах, с трудом выгребающих против встречной волны. Я до сих пор не могу понять, для чего французам это понадобилось? И нахожу одно объяснение: нам нужно было с самого начала показать, кто мы есть, а для этого как следует унизить. А офицера невозможно более унизить, чем жестоким обращением с его семьей, когда он бессилен что-либо предпринять. Но на этом дело не кончилось.

Вечером на борт наших лодок снова поднялись французские офицеры с требованием сдать замки от орудий, взрыватели торпед, линзы от перископов и часть электрооборудования. Нам явно демонстрировали, что мы являемся интернированными и не более того. Это было очень неприятно, но делать уже было нечего. Мы подчинились. Тем более, что французский адмирал сказал нам, что он сам всего лишь выполняет полученный сверху приказ и ничего не может изменить. Нам ничего не оставалось, как ожидать прибытия нашего адмирала, который вместе с Врангелем еще находился в Черном море.

В этот вечер у меня было достаточно времени, чтобы предаться самым мрачным мыслям. Моя лодка, на приведение которой в боевую готовность я потратил столько сил, была неожиданно разоружена и приговорена к смерти нашими союзниками. Кроме того, я ничего не знал о судьбе своей жены, покинувшей Севастополь накануне. Уже много дней от нее не было никаких вестей. Мое состояние можно понять, если представить себе состояние человека с рухнувшими надеждами, потерявшего и Родину, и семью. И прибавьте к этому изнуряющую неизвестность о будущем, не сулящем ничего хорошего…

Пока французы сумели обеспечить беженцев минимальным довольствием, они достаточно натерпелись в грязных и душных трюмах без воды и пищи. Хитрые и жадные турки, игнорируя запрещение союзных властей, шныряли на лодках между наших судов, выманивая у несчастных беженцев за кусок хлеба и глоток воды деньги и драгоценности.

Суда, шедшие из Керчи, попали в жестокий шторм, но благополучно дошли до Константинополя, за исключением миноносца “Живой”. Миноносец, переполненный солдатами и беженцами, вели на буксире. Во время шторма буксирный конец лопнул, и “Живой” пропал без вести со всеми находящимися на борту. Видимо, не имея хода, он опрокинулся и затонул.

Через три дня к нам на рейд прибыл крейсер “Генерал Корнилов” с Врангелем на борту. Прибытие главнокомандующего в корне изменило наше положение. На следующий же день женщины и дети вернулись на подводные лодки, а сами лодки были переведены в Золотой Рог и поставлены к плавбазе “Заря". Это небольшое судно было отдано в наше распоряжение, и мы разместили там свои семьи, навели на лодках порядок и смогли вести нормальную жизнь.