Читать книгу "Несокрушимые - Игорь Лощилов"

Однажды им удалось перехватить гонца, посланного к царику угличским воеводой. Тот жаловался на шатость в людях, норовящих отпасть от Димитрия, и просил прислать дополнительные войска для усмирения смутьянов. Углич! Здесь был убит несчастный царевич, и если бы этот край, до сих пор являющий преданность, отказался от Самозванца, многие бы уверились в его ложность и последовали примеру угличан. Туда в конце концов Ананий и направился.

После не очень долгого пути его отряд остановился в Городище, что располагалось в нескольких вёрстах от Углича. Здесь совсем недавно жили бобыли, обслуживающие Николин монастырь. Теперь всё было разрушено: и монастырь, и избы, — чернело только обгорелое дерево да остовы печей. И ни души вокруг, лишь бродили голодные, отвыкшие лаять псы. К ночи на огонь костра завернул какой-то калика перехожий и рассказал, что раньше на этом месте стоял богатый постоялый двор, готовый приютить всякого странника, а монастырские братья славились милосердием и нищелюбием.

— Кому же понадобилось разрушать обитель?

— Место опоганилось. Сюда, сказывают, убийцы царевича Димитрия прибегли, тут их прибили, а трупья в ручей бросили. С тех пор он стал зваться Грехов ручей. Ляхам такая память не надобна, ведь по ихней сказке царевича не убивали, потому всё пожгли.

Поинтересовались настроением угличан и услышали в ответ:

— Настрой такой, что рядом не стой: косятся и друг на дружку, кажного в супротивных замышлениях подозревают.

Антип удивился:

— Мы слышали, что в углицких людях большая шатость, многие хотят за царя Василия задаваться и нынешнюю власть скинуть.

— Говорить можно всякое. Люди тут мастеровые, махать топором они могут, точно, только поверх своей головы рубить не привыкшие — щепа в глаза летит, им водырь нужен, без него они никуда.

— Неужто никого смелого не сыскалось?

— Был тута один монах, с самой Москвы пришёл, рассказывал, как троицкая братия с Сапегой бьётся, патриаршую грамоту читал и углицких призывал отстать от Самозванца. Не уговорил, однако. Ляхи его схватили и решили прилюдно сжечь вместе с той грамотой.

Ананий опечалился услышанным. Монах, судя по описанию калики, был старцем Никодимом — большим, громогласным, но удивительно добрым человеком. Это он, узнав о беде Анания, немало ободрял его и подвигал на то, чтобы искать утешение в служении людям. Его надобно спасти от беды, но как? Ляхов в городе немного, зато их прислужников довольно, те ещё более беспощадны. Особенно усердствовал Шигал, родившийся от крещёных татар, этот выкрест был сам злее татарина. Ананий с надеждой посмотрел на Антипа: неужели ничего нельзя сделать?

— Нужно свести меня с палачом, — сказал тот, подумав, — пусть определит к себе в подручники.

Ананий без лишних слов помчался в город, многознающего калику он прихватил с собой.

Казнь была назначена на следующий день. На судном месте соорудили помост, на нём поставили небольшой сруб, внутри и снаружи обложили соломой — здесь должны были сжечь монаха. С утра в Кремль стал стекаться посадский люд: кузнецы, плотники, кожевники, оружейники, зелейщики. Большинство из них выглядело не по-обычному оживлёнными. Скоро появилась и власть: литовский пан Махоцкий и его главный подручник Шигал. Первый надувался от важности, второй суетился сверх меры, желая, верно, показать усердие перед начальником: то стражу переставит, то нагайкой оральщику пригрозит, то пук соломы издёрнет и в другое место воткнёт. Народ, понятно, потешался:

— Гляди-тко, наш Алейка совсем остервенел, мечется без угомону.

— Так чё, на суету, сам знаешь, и смерти нет.

— И когда эту чуму Господь приберёт?

— Наш не хочет и тот не берёт, беда с этими выкрестами. Во, опять нагайкой трясёт.

Палач Фома, красномордый мужик, облачённый, несмотря на холод, в одну красную рубаху, являл полную противоположность Шигалу. Он высился недвижно, как скала, сложив на громадном животе жилистые руки. Его тоже не оставили без внимания.

— Фомка-то ряшку накалил, что твоя сковорода. Зашибает важно...

— С вина так не разъешься, он, сказывает, выползками закусывает. Ребятишки у ручья накопают, дык он горстями в рот пихает, прямо с землёй.

— То-то смотрю уже полберега съедено.

Судный дьяк стал долго и нудно объявлять вину казнимого: злоумышление на законного государя, хулительство и поношение власти, клевета и поклёп, подстрекание на учинение дурна, участие в смутных и затейных делах... Помещённый в сруб монах молился и пел псалмы, голос его звучал скорбно и глухо:

«Господи! Услышь голос мой, рано предстану пред Тобой и буду ожидать. У Тебя не водворится зло, ты погубишь говорящего ложь, кровожадного и кровавого. Уровняй предо мною путь силой Своей, а врагов осуди, да падут они от замыслов своих; по множеству нечистей отвергни их, ибо они возмутились против тебя...»

Как ни глух и ни утробен был голос, исходящий из сруба, но он перебивал нудёжь дьяка, многие прислушивались к нему и крестились. Пан Махоцкий нетерпеливо шевельнул рукой, и Шигал, бесцеремонно отодвинув дьяка, дал сигнал к началу казни. Фома неторопливо качнул своим громадным чревом и сбросил с него руки. Стоящий неподалёку Антип услужливо поднёс зажжённый факел, он принял его и поднял над головой. Шигал всем своим видом выказывал возмущение подобной медлительностью, но не смел нарушить установленный обычаем порядок. Постояв этаким каменным изваянием, палач стал поворачиваться и вдруг откинулся навзничь. По толпе прокатился удивлённый вздох, стоящие впереди могли видеть, что из горы опрокинувшегося мяса торчит оперение стрелы — какой-то отчаянный стрелок пустил её с возвышающейся неподалёку соборной колокольни. Шигал выкрикнул проклятие и хотел броситься на поимку злодея, но остановленный паном Махоцким был принуждён продолжить казнь. К колокольне по распоряжению пана бросились его люди. Шигал растерянно огляделся вокруг, взгляд его упал на Антипа, и он коротко приказал:

— Зажигай!

Антип взял факел и направился к срубу, величественности настоящего палача ему явно не хватало. Подошедши, оглянулся на Шигала, как бы ожидая подтверждения, и тот не задержал:

— Зажигай, сукин сын!

Антип ткнул факел в солому, тот зашипел и погас. Шигал разразился руганью:

— И отколь тебя взяли, этакую дубину, только кашу в лапти обувать. Зажигай сызнова!

Антип схватил новый факел и вернулся к срубу. Поднёс к соломе — и снова загасил. По толпе прокатился довольный ропот, зато раскалившийся от гнева Шигал совсем слова растерял. Стало тихо, лишь из сруба по-прежнему неслось скорбно и глухо:

— Суди меня, Господи, по правде моей, да прекратится злоба нечестивых, напряги на них лук свой и изощри меч, а праведника подкрепи...

Шигал сам схватил новый факел, подбежал к срубу и стал осторожно подносить огонь к соломе. Все, затаив дыхание, наблюдали за ним, и мало кто видел, как Антип сделал неприметное движение. Ш-ш-ш! Взметнулось пламя, и Шигал в одно мгновение сам превратился в пылающий костёр. Он с диким криком пал и стал кататься по помосту. Находящиеся поблизости застыли в полной растерянности: сруб оставался в неприкосновенности, а поджигателей ждала такая страшная участь! Видя растерянность властей, толпа приходила во всё большее возбуждение, оно стало выплёскиваться наружу, в волнующемся людском море стали появляться водовороты — то били литовских приспешников. Из-под зипунов доставались припасённые ножи и топоры, скоро была сметена стража вокруг помоста. Антип, воспользовавшись сумятицей, залез в сруб и извлёк оттуда изумлённого монаха. Он никак не мог поверить в своё чудесное избавление и громогласно вопил одно и то же: