Читать книгу "Конец "Сатурна" - Василий Ардаматский"

— Молчать! Почему я ничего не знал?

— Я хотел доставить его вам готовенького.

— Он хотел… — хмыкнул генерал Пулька и кивнул на кровать. — А это ты тоже хотел?

— Как вы можете это говорить? — попробовал возмутиться Курасов.

— Я все могу. Я разберусь в этой твоей операции, и в случае чего ты пощады не жди.

Глава 47

Почти месяц Марков ничего не знал о судьбе Добрынина. Кравцов еще дважды побывал в поселке, но ничего нового он не узнал.

Власовцы тщательно замели следы происшествия. Трупы Добрынина и Заганского они увезли и захоронили неизвестно где. Врачам, которых вызывали спасать Заганского, под страхом смерти было приказано молчать о том, что они видели.

Спустя две недели в гестапо поступило пересланное из Берлина дело со странным названием — «О возможной вербовке гестапо агента советской разведки». Оно целиком состояло из материалов власовской контрразведки, и все они были на русском языке. На немецком языке было только сопроводительное письмо центрального управления службы безопасности, которое предлагало строго и тщательно разобраться в деле и сообщить о результатах проверки. Клейнер, очевидно, не вникнув в суть дела, поручил проверку Кравцову. Таким образом, дело попало к нему и он первым узнал о судьбе Добрынина.

Власовская контрразведка долго допрашивала Курасова — в деле было одиннадцать протоколов допроса, пока не убедилась, что он говорит правду и что он действительно, по всем данным, имел дело с красным резидентом, но не сумел это дело завершить. В своих показаниях Курасов сообщал, что представитель гестапо из города пытался его завербовать. На этом основании он считал, что заявление лейтенанта Сорокина, утверждавшего, что он агент гестапо, не лишено правдоподобия, так как Курасов видел того же представителя гестапо разговаривающим с лейтенантом. Вот на этом власовцы и решили сыграть, чтобы насолить гестапо. Они отправили дело в Берлин, в управление имперской безопасности: вот, мол, до чего дошли в неверии к нам ваши местные работники — готовы завербовать советского агента и сделать его источником информации о настроениях во власовской армии, вместо того чтобы вовремя обезвредить врага.

В первые минуты знакомства с делом Кравцов еще не понимал всей сложности и опасности положения, в которое он попал, получив это дело для проверки. В эти первые минуты он с волнением и щемящим сердцем читал все, что относилось к Добрынину. Одиннадцать протоколов допроса Курасова начинались с его рассказа о том, как он ловил Добрынина и чем это закончилось. Очевидно, власовцы хотели поймать Курасова на противоречиях в показаниях и много раз возвращали его к этой теме. Но ни одного противоречия в протоколах допроса обнаружить было нельзя. Появлялись только все новые и новые детали, подтверждающие происшедшую историю. И Кравцов так ясно представил себе все, что случилось с Добрыниным, будто он там был сам, все видел и слышал. Мог ли он подсказать Добрынину какое-нибудь другое поведение, другую тактику? Не мог и даже не брался, ведь ему не были известны все детали сложившейся к тому вечеру ситуации, а в таких делах решают прежде всего детали…

За окном бесновалась метель. Сердце у Кравцова защемило еще острее, он вдруг подумал, что никто никогда не узнает, где могила Добрынина, а сейчас ее заметает метель.

Накануне отправки в тыл врага Кравцову и Добрынину дали машину, чтобы они съездили навестить родных. Вместе они побывали в семье Кравцова, которая в тот день эвакуировалась на Урал, а потом вместе были у матери Добрынина. Кроме нее, у Добрынина никого не было. Конечно, они ничего не говорили о предстоявшем им деле, сказали, что отправляются, как все, на фронт. Мать Добрынина — высокая женщина с красивым строгим лицом — держалась спокойно. Но когда они собрались уходить, вдруг прижала сына к себе. Лицо ее сморщилось, и она заплакала. Добрынин, смущенно бормоча что-то, высвободился из ее рук и виновато посмотрел на Кравцова. Потом, уже в машине, точно оправдываясь, сказал: «Мать есть мать, и я у нее один…»

«Что же мы скажем его матери, когда вернемся?» — думал сейчас Кравцов под тревожный вой метели за окном.

Кравцов снова начал перелистывать дело, и только теперь до него со всей ясностью дошло, что, получив это дело на проверку, он попал в опасную ловушку. Почему Клейнер поручил проверку именно ему? Может быть, он не читал дела и ограничился только беглым просмотром сопроводительного письма? А если он прочитал? И отлично зная, что вербовку в поселке кожевенного завода проводил Кравцов, решил передать дело именно ему, чтобы одновременно проверить, как он себя поведет.

Посоветоваться с Марковым Кравцов не мог: в четырнадцать часов сегодня он должен сообщить Клейнеру свои соображения. Подозрительно тоже, почему Клейнер назначил такой маленький срок. Кравцов стиснул ладонями голову и стал думать, как ему себя вести дальше.

Ровно в четырнадцать Кравцов вошел в кабинет Клейнера, молча положил ему на стол дело и поверх него свое заявление, в котором он сознавался в совершенной им грубой ошибке, выразившейся в вербовке советского агента, и просил уволить его как недостойного работать в гестапо.

Клейнер прочитал заявление, отложил его в сторону и посмотрел на Кравцова.

— Вы это серьезно?

— Вполне, — сокрушенно ответил Кравцов. — Моя ошибка непростительна.

Клейнер некоторое время молча и с улыбкой превосходства смотрел на Кравцова.

— Это ваше глупое заявление можно объяснить только вашей неопытностью, — наконец сказал он. — Случаи вербовки и даже перевербовки вражеских агентов в нашей практике очень распространены. И еще неизвестно, может быть, вам бы удалось этого лейтенанта перевербовать напрочно, если бы власовские идиоты не устроили перестрелку. Ведь он уже давал информацию.

— Да, и очень важную, — поспешно отозвался Кравцов.

— Вот видите. Идиоты устроили дурацкий спектакль со стрельбой и все нам испортили. И вообще я не придаю никакого значения воплям из их штаба. Вся эта затея с генералом Власовым себя не оправдала. Чего стоит один из его приближенных полковников, Родионов, который вместе со своей частью перешел к партизанам! Между прочим, если тот парень действительно был советским агентом, он вполне мог поверить, что власовцы, с которыми он завел знакомство, действительно хотят перебежать. — Клейнер подвинул к себе дело, наугад раскрыл его, пробежал глазами по страницам, захлопнув папку, отодвинул ее в сторону. — Болтуны и жалкие интриганы. После истории с полковником Родионовым им бы помолчать и благодарить Бога за то, что мы их еще кормим, а они шлют кляузы в Берлин. — Клейнер тоном простившего отца сказал: — Возьмите свое заявление, порвите его и занимайтесь делом. Я к завтрашнему утру должен иметь все данные по красному подполью в городе. Покойный Таубе был прав, предупреждая меня, что в городе явно активизируется большая шайка коммунистов. Какое у вас впечатление?

— Данные об этом имеются, — спокойно сказал Кравцов, но он понимал, что Клейнер заинтересовался этим вопросом неспроста. — Сведения мои, однако, носят отрывочный характер, и их необходимо перепроверить.