Читать книгу "Империя Александра Великого - Артур Джилман"

Глава 32

ВЛИЯНИЕ ЭЛЛИНИЗМА НА РИМ

Когда римляне неожиданно для себя стали великими завоевателями, когда волею обстоятельств в их руках оказалась верховная власть, они были ниже Востока по культуре, но превосходили его по силе оружия, и знали это. Давным-давно, еще при децемвирах, которые занимались законотворчеством, и цензорах, надзиравших за населением, производивших описи, переписи, оценки имущества и т. д., римляне периодически отправляли посольства, чтобы учиться у греков — главным образом у афинян. Но их более близкие связи с греками датируются временем, когда они завоевали самнитов и вошли в прямой контакт с греческими городами Италии. В результате из Эпира пришел Пирр, и греческое оружие, так же как и греческая учтивость, было подвергнуто испытанию. Легенды, которые рассказывают об этой войне, показывают беспокойство римлян, желавших показаться равными по манерам вежливым эллинским правителям. Так постепенно возникло желание войти в круг цивилизованных народов, только его претворение в жизнь было задержано Пуническими войнами. Тем не менее оно не исчезло, а только усилилось, по мере того как развитие торговли объединяло мир. Представляется возможным, что жители Родоса общались с Римом еще до 300 г. до н. э. Точно известно, что Птолемей II отправил в Рим посольство до Первой Пунической войны (в 273 г. до н. э.). Так эллинистический мир узнал Рим, а Рим узнал греков, но не греков прежних дней, не таких гигантов мысли, как Перикл, Эпаминонд и Демосфен, а их выродившихся потомков, которые в основном воевали.

В это время римляне пытались создать собственную литературу; какой она могла бы стать, нам неведомо. Какими бы слабостями ни обладали греки — ближайшие и лучше всего известные представители мира эллинизма, — их книги намного превосходили все, что было написано римлянами. Представляется неизбежным, что римляне старались подражать тому, что им стало знакомо, и их литература не могла не быть созданной по образу и подобию греческой. Я не буду говорить о старом переводе «Одиссеи», из которой Андроник, процветавший в 240 г. до н. э., создал примитивный латинский стих, но подчеркну, что он первым показал пьесы, трагедии и комедии, иными словами, представил это греческое развлечение Риму. Хотя, конечно, лишь немногие понимали греческий язык. Даже сенат принял его только для ответов на послания с Востока. Мы уже говорили о нелепых попытках римлян говорить о себе как о представителях эллинистического мира, благодаря происхождению от троянцев (Энея и его спутников. — Ред.).

Наступили времена, когда римское влияние достигло восточного берега Адриатики и римляне — воины и дипломаты — стали появляться в греческих городах. Мы не можем не чувствовать, несмотря на скудные свидетельства, выраженный контраст между спокойными, сдержанными необразованными римлянами и даже слишком сообразительными, подвижными, изменчивыми, блестящими греками. Это было время, когда великая нация находилась под сильным впечатлением от нации зависимой и старалась ей подражать. Вероятно, важнейшей частью образования римской знати стало изучение греческого языка, особенно тех молодых людей, которые собирались заниматься дипломатией, но, что еще примечательнее, все считали себя обязанными взять на вооружение некоторые греческие идеи, чтобы продемонстрировать свое приобщение к эллинистической культуре. Представляется очень любопытным и важным то, что Энний, римский поэт, который ввел греческий гекзаметр в латынь и придал всей последующей литературе греческий оттенок, перевел для своего народа самое модное произведение греческого скептицизма — философский роман «Священная запись» Эвгемера из сицилийского города Мессены, написанный при дворе Кассандра в Македонии. Книга не была новой в Греции и приобрела известность из-за богохульства этого представителя скептицизма, превосходящего даже весьма нестрогие нормы тех дней свободомыслия. Эвгемер полагал, что кроме природных богов, таких как солнце и луна, все остальные персонажи всего лишь обожествленные смертные, которые жили на земле очень давно и, значит, давно умерли и их могилы вполне могут быть где-то найдены. Трудно представить, что мог почувствовать тихий деревенский грек, услышав подобное заявление о Зевсе, Аполлоне или Деметре. Ведь с этими божествами у него были связаны самые сокровенные священные чувства. Возможно, Эвгемер хотел оправдать обожествление эллинистических суверенов, таких как Птолемеи и Селевкиды, — такая практика не проникла в Италию до эпохи Августа. Как бы то ни было, именно эту книгу Энний выбрал для ознакомления с ней римского общества, и многие римляне, изучающие греческий язык, ее наверняка читали.

В предыдущей главе я рассказал, как нечто подобное имело место на сцене. Пьесы, переведенные Плавтом и впоследствии Теренцием для постановки в Риме, были глубоко враждебны надежной и здоровой морали простых римлян III столетия до н. э. Злоключения юных девиц, распутная жизнь не только модных юношей, но даже стариков и женатых мужчин, известность тунеядцев, сводников и проституток — все это изображалось как жизнь утонченных и приличных афинян, получивших образование и воспитание. Какой эффект могла произвести такая пьеса в Риме, кроме великого морального землетрясения? Значит, вот что получается, если отведаешь плоды с древа познания? Результатом мог стать крах старого традиционного образования и возникновение эпидемии грубого, отвратительно вульгарного скептицизма.

Люди, обладавшие высоким интеллектом и культурой, могли противостоять такому влиянию. Скептики, и в наши дни существующие в высших думающих классах, ни в коем случае не являются грубыми и ожесточенными. Они не нарушают приличий и правил традиционной морали, не оскорбляют чувства верующих, живущих рядом с ними. Но вульгарные и необразованные или полуобразованные люди, которые увлекаются скептицизмом, совсем другое. Сделав своим кредо агностицизм или эготизм, они выставляют его напоказ, оскорбляя чувства окружающих, и защищают с циничной откровенностью то, что другие считают преступлениями.

Нельзя не почувствовать эту разницу между римлянами и эллинистическими государствами во II в. до н. э.

В дипломатии, например, было столько же игры с правдой среди сирийских и египетских государственных дел, сколько сейчас (ок. 1890. — Ред.) у русских в улаживании иностранных дел или у англичан в партийной политике. Но если исключить пиратствующих этолийских флотоводцев Филиппа V, образно говоря, воздвигавшего святилища Неверию и Вероломству, которые всеми цивилизованными государствами считались преступниками и убийцами, то мы не встречаем такой систематической и откровенной лжи, какую использовал К. Марций в делах с Филиппом V, ахейцами и жителями Родоса. А то, как сенат сначала баловал и награждал зависимых от Рима правителей, таких как Эвмен, и обогатил их за счет соседей, а затем ревниво унизил их тогда, когда цели Рима были достигнуты, показывает не только отсутствие справедливости, но и недостаток стыда, позволяющий проводить политику, которая нас изумляет. Хуже того, обычным для римлян способом достижения цели был другой: выдвинуть сына или брата их союзника, как претендента, и дать ему понять, что они поощряют предательство. Таким образом, они сеяли семена раздора в династиях, не щадили даже самые лучшие и чистые чувства. Представляется естественным для слабых искать убежище в предательстве и обмане, но, когда этим занимаются сильные, причины тому — глубокая аморальность или уверенность в том, что удобнее выиграть хитростью и обманом, чем использовать силу.