Читать книгу "Кольцо богини - Виктория Борисова"

Небольшой отряд из пяти человек прибыл на станцию Селезнево ранним весенним утром. Кругом еще стояла непролазная грязь, но в лужах отражалось голубое небо. Хотелось выпрямиться во весь рост, вдыхая воздух полной грудью, — улыбнуться солнцу, ощутить всем телом первое тепло, такое долгожданное после долгой зимы…

На площади перед вокзалом бабки продавали темные деревенские лепешки. Румяные девчонки, босоногие, в линялых ситцевых платочках, лузгали семечки и хихикали. На заборе сидел малый лет шестнадцати, растягивал мехи старой гармоники и горланил частушку:

Дезертиром я родился, Дезертиром и умру, Коль хотите, расстреляйте, В коммунисты не пойду!

Увидев кожанки и маузеры, парень живо соскочил вниз, подхватил свою гармонику и скрылся, будто растворившись в толпе.

Потом пришлось долго трястись в телеге, пахнущей дегтем. Огромный бородатый мужик угрюмо молчал всю дорогу и только иногда косо посматривал на них через плечо.

Наконец, вдалеке показались очертания церкви, окруженной частоколом, купола под крестами… Чуя близкий конец пути, мохнатая каурая лошаденка как будто приободрилась и пошла рысью, и скоро они оказались у старинных дубовых ворот.

— Слезайте, приехали, — буркнул возница, — вон он, монастырь-то… А там, в двух верстах, — деревня. Но, милая!

Он торопился уехать, словно боялся остаться рядом с ними хоть на минуту.

— Ишь ты, понастроили здесь… — Кривцов толкнулся в ворота, и створки легко распахнулись. — Заходи, ребята!

Этот монастырь, стоящий прямо в лесу, на высоком берегу реки, кажется, появился еще из допетровских времен. Когда Александр зашел в заросший травой дворик, увидел маленькую покосившуюся церковь, сложенную из древних, окаменелых бревен, ему показалось на мгновение, что он выпал из своего столетия.

Из церкви доносилось старческое пение, да изредка звякал на звоннице колокол. Странно было, что где-то далеко только что закончилась гражданская война, с ее дикой, ни на что не похожей жестокостью, церковь, которая была опорой России почти тысячу лет, объявлена фактически вне закона и молодые ребята-комсомольцы устраивают «день безбожника», глумясь над всем, что было свято для их отцов и дедов, а здесь монахи поют дребезжащими голосами о том, что человек заслужил райское блаженство «ныне, и присно, и во веки веков».

— Что вам угодно?

Навстречу им вышел отец настоятель в потертой черной рясе. Длинная седая борода спускалась на грудь, и сам он выглядел персонажем почти сказочным. Вслед за ним во двор потянулись и другие обитатели монастыря. Самому младшему из них было на вид не меньше шестидесяти. Видно, все мало-мальски здоровые монахи разбежались и в обители осталось только несколько немощных старцев, которым некуда больше деться…

Кривцов приосанился и заговорил громко, с пафосом, как на митинге:

— Именем Советской республики! Вот постановление совнаркома — производится конфискация всех церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья. Предупреждаю — лучше сдайте добровольно. В противном случае имею полномочия упразднить ваше культовое учреждение.

Он сплюнул себе под ноги и добавил совсем другим тоном:

— Да и тебя, долгогривого, в расход отправим! У нас разговор короткий — раз, два и в Могилев!

Отец настоятель повертел в руках бумагу с печатью, потом строго посмотрел на него сквозь очки в стальной оправе и сказал:

— Не нужно. Завтра, в светлый праздник Пасхи, я сам отслужу в последний раз, и оклады эти сам оплачу и отдам. Злато и серебро не стоят жизни человеческой… Но вы должны мне дать слово, что святыни наши послужат благому делу.

Глаза его смотрели строго и грустно, и под этим взглядом Александр готов был под землю провалиться от стыда. Но Кривцов не унимался:

— Э нет! Знаем мы вас… Припрячете все, что поценнее, ищи потом. Давай, показывай!

— Ну что ж… — вздохнул настоятель. — Пожалуйте в храм.

В церкви пахло ладаном и свечным воском. Древние, почерневшие лики в тяжелых серебряных окладах, казалось, укоризненно взирали на непрошеных гостей, так что даже парни из отряда явно чувствовали себя неловко, а у кого-то и рука тянулась привычным жестом совершить крестное знамение.

Только Кривцов все ходил, топая сапогами, дотошно совал нос повсюду, что-то записывал в маленькой книжечке… Когда Александр заметил, как он, по-воровски оглянувшись по сторонам, рассовал по карманам несколько маленьких лампадок чудесной старинной работы, его передернуло от стыда.

«Что я делаю здесь? — тоскливо думал он. — Кому помогаю?» В прежние времена даже воры церквей почти не грабили, тех, кто все же шел на такое, презирали в тюрьме — отец рассказывал, что и убить могли! — а теперь люди, называющие себя слугами народа, по-хозяйски распоряжаются тем, что не ими нажито.

Ночевали в доме деревенского «активиста» — тщедушного, с редкой бороденкой и бегающими глазами. Откуда-то появилась на столе вареная картошка, сало, огурцы, а главное — большая четвертная бутыль мутноватого деревенского самогона. Кривцов быстро опьянел, сначала все порывался бежать куда-то и угрожал маузером невидимому врагу, так, что даже страшно было — вдруг да пальнет по дури?

Потом он успокоился немного и начал рассказывать про свои боевые подвиги. Получалось, что без него, Харитона Кривцова, потомственного пролетария, мировая революция никогда бы не состоялась… В конце концов он пришел в состояние почти благодушное, расстегнул гимнастерку, так что видна стала несвежая нижняя рубаха, и сказал:

— Ну все, ребята! Завтра забираем это барахло — и в Москву!

Потом подумал немного, почесывая впалую грудь, и добавил:

— Только гадючник этот, рассадник культа, запалить бы надобно… В назидание. Будет им пасхальная заутреня!

Александр почувствовал, как кусок сала стал поперек горла.

— А как же монахи?

— Религия — опиум для народа! — наставительно выговорил Кривцов, подняв соленый огурец на вилке. Он с хрустом откусил изрядный кусок и пьяно засмеялся. — Хватит, попили нашей кровушки, угнетатели трудового класса. Завтра же — всех в расход!

Картошка в большом закопченном чугунке исходила паром, и сало с тонкими розоватыми прожилками, «со слезой» казалось чудесным видением после голодной Москвы… Но Александр почему-то и смотреть не мог на это. В другое время — наелся бы от души, чтоб за ушами трещало, а сейчас просто кусок в горло не лез.

Вокруг пили, ели, горланили песни, только он сидел, подперев рукой голову, и напряженно думал. Была еще слабая надежда, что угроза Кривцова — всего лишь пьяная болтовня и завтра он уже не вспомнит об этом, но что-то подсказывало ему, что это не так. В глазах комиссара появился особый, холодный блеск — тот же, что виделся в них, когда он рассказывал о расстрелах в Крыму.