Читать книгу "Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев"

До углового «Гастронома» нужно было добираться по длинному и жутко мрачному подземному переходу. Был сырой и морозный московский вечер, противно шумела Ленинградка, огни, окна, фонари, чужие неприятные люди и я, идущий за каким-то портвейном для совершенно чужой, не знакомой мне старухи.

Мысль о смерти вновь догнала меня: а вдруг она умрет от этого? Такая старая, разве ей можно, – но, подумав, я решил, что должен выполнить последнее желание старого большевика (большевички), в конце концов она это заслужила, строя новый мир.

Я послушно отстоял небольшую очередь, легко выбрал марку портвейна, сейчас уже не помню, что это было – не самого дорогого, чтобы хватило на две бутылки, поплелся обратно, вошел в квартиру, аккуратно поставил сумку под вешалку, вошел в комнату и выдал Маргарите Игоревне сдачу и портвейн.

– Спасибо вам, Лев… – спокойно сказала она. – Так вот, на Восемнадцатом съезде партии оппортунизм Троцкого был окончательно квалифицирован как предательство. Он предал партию, понимаете?

Внимательно посмотрев на меня, она добавила:

– Но вы знаете, он был человек со вкусом! – и хрипло засмеялась. – Писал о поэзии… В частности, о Есенине. Но зато потом, потом… Ладно, мы об этом с вами еще поговорим.

Не прошло и пяти минут, как она закричала вновь:

– Лев, зайдите ко мне!

Я зашел, уже даже не зная, что и думать. Она протянула мне пустую бутылку.

– Возьмите, – сказала она. – Не хочу, чтобы оставались следы. И учтите, если вы хотите здесь жить, ну вы понимаете… Это должно оставаться между нами!

Я тупо понес бутылку в нашу комнату.

– Это еще что? – неприязненно сказала Тараканова.

Пришлось объяснять.

– Ты что, с ума сошел?

– Не знаю… – задумчиво сказал я.

Иногда она просила меня купить хлеб, но чаще – портвейн. Постепенно у меня в комнате скопилась целая батарея бутылок. Маргарита Игоревна пила не то чтобы много, но регулярно.

А я… Я постепенно привыкал к такой жизни.

Эта квартира обладала одним интересным свойством – она постепенно засасывала в себя. Днем здесь царил некоторый полумрак – может быть, из-за обилия мебели и старых вещей, свет как-то скрадывался в углах, в картинах на стене, абажурах, книжных полках, коврах, шкафах, антресолях, посуде, все поверхности были чем-то заставлены – это были фарфоровые слоники, старые гребни, шкатулки, пожелтевшие газеты, я садился в растрескавшееся кожаное кресло и мог часами, тупо глядя перед собой, сидеть в каком-то сладком или полугорьком забытьи, пока Тараканова не приходила с работы.

… Когда она приходила с работы, начиналась совсем другая жизнь. Она немедленно шла на кухню и начинала что-то жарить, варить, чистить, посылала меня выбросить мусор, сбегать за хлебом, открыть консервную банку, потом отнести в комнату тарелки и вилки (мы ужинали в своей комнате), потом торжественно вносила еду на подносе, и мы начинали трапезу.

Я смотрел на Тараканову завороженным взглядом, на ее фартук, оранжевый свитерок с вырезом, на ее тапочки и юбку, на ее глаза и волосы – не понимая, как в одном человеке может быть столько жизни, настолько много, что даже сладкая пыльная смерть, которая явно обитала в этой квартире и проникала в поры твоего тела незаметно и по одному микрону в час, отступала и съеживалась. Когда мы заканчивали ужин, Маргарита Игоревна просыпалась и развивала свою вечернюю активность.

Иногда опять из ее комнаты раздавался призывный вой:

– Помогите! По-мо-ги-те!

Тараканова вздыхала, а я скорбно отправлялся за портвейном.

В сущности, этот портвейн был важной частью моего и ее существования, вслед за ним начинались рассказы, вернее, нет, это были не рассказы, из Маргариты Игоревны начинали как будто бы сыпаться отдельные фразы, загадочные и маловразумительные, но интересные, как сыплется иногда железная стружка или картофель из прыгающего на проселке грузовика.

– Знаете, что мне сказал однажды Бухарин? – загадочно спрашивала она, и я застывал с новыми мятыми рублями и горстью мелочи в кулаке, зная, что обязательно должен дослушать рассказ до конца. – Он сказал: нужно разоружиться перед партией! Понимаете?

Я послушно кивал и отправлялся в угловой гастроном.

К сожалению, в то время я не мог достойно ответить Маргарите Игоревне и поучаствовать в беседе, например я очень плохо представлял себе, кто такой Бухарин, я знал, конечно, что его расстреляли как немецкого или английского шпиона и что это явный бред, но этого было очень мало, чтобы поддержать наш разговор.

Но этого и не требовалось.

– Я член партии с 1912 года! – однажды сказала она.

Я не знал, что делать, аплодировать может быть, и просто уважительно покачал головой. Возвращаясь обратно уже с портвейном, я подумал, что, наверное, никакой реакции и не требовалось, главное, чтобы был слушатель.

– А вы знаете, что Ягода был родственником Горького? – хитро прищурившись, спросила она меня.

Я хотел было спросить, кто такой Ягода, но не стал – постепенно вспомнил, что это был какой-то чекист.

– Нет, вы не знаете… – удовлетворенно сказала она. – Просто он был очень влюблен в его невестку, Горького. Очень влюблен. И все об этом знали. Все знали… – промолвила она, уже засыпая.

Конечно, меня крайне беспокоили регулярные дозы портвейна, которые употребляла наша квартирная хозяйка. Мне приходилось сдавать пустые бутылки, чего я вообще никогда в жизни не делал. С другой стороны, не могли не восхищать тот внутренний огонь и беззаветная преданность идеалам, которые она при этом проявляла. Тараканова смотрела на это философски.

– Ты, – говорила она, жаря оладьи на кухне, – соучастник преступления. Придет следователь, сделают вскрытие, обнаружат следы алкоголя. Начнут думать, искать. Ага, вот кто, оказывается, спаивал члена партии с 1912 года! Понимаешь это?

– Ну она же нас с квартиры выгонит… Если я не буду потакать ее слабостям, – вяло оправдывался я.

– Ну да, так и скажешь. А тебе скажут: а вот мы считаем, что вы вошли в преступный сговор с родственниками и хотели завладеть ее имуществом. И ты что тогда?

Надо сказать, что удивительное это соседство терпел я не только потому, что мне нравились этот огромный мрачный дом с его мифами и легендами, метро «Сокол» и общий колорит здешней жизни. На севере Москвы, особенно на северо-западе, вообще обитают сплошь привидения и духи, такие уж это места. Нет. Меня привлекало в этой квартире и то, что Тараканова постепенно тут привыкала и становилась чуть более счастливой, чем обычно.

Иногда к нам приходили друзья и подруги, Маргарита Игоревна как бы против этого не возражала, лишь слегка увеличивая после этих посещений количество портвейна.

Тараканова жарила на кухне маленькие оладьи, иногда обычные, иногда кабачковые для гостей, жарили мы тут и капустные котлеты, причем не из кулинарии, а собственноручные, в угловом гастрономе я научился находить мойву горячего копчения – словом, было весело.