Читать книгу "Золото тайги - Максим Дуленцов"

– Где я?

– Ой, да у нас, в избе, знамо где.

– Кто вы?

– Я-то? Марья, Иванова дочь.

– Мне надо ехать, где моя телега, где конь? – Василий Андреевич вновь попытался подняться.

– Куды? Лежи давай, вона весь в дырках, из одной фельшар пулю выколупывал. Кровищи из тебя вышло – и так, и горлом – ведро. И версты не пройдешь такой. Телега твоя во дворе, а коня деда взял сено возить. Сена много нынче накосили по реке. Мужиков нету, на войне все. Деда их покосы на себя взял, бабам сено возит. Он у меня сердобольный, молится за всех, молельную избу содержит. Ну, всё, давай пей.

Теплое, пахнущее коровой и березовым углем молоко полилось в рот Василию Андреевичу, попадая на давно не бритый подбородок, стекая каплями на шею. Марья вытерла его после, укрыла шалью. Задумчиво посмотрела куда-то вдаль, то ли в красный угол, то ли в окно.

– Холода скоро придут. Деда дров еще не наколол с Колькой. Ну, щас сена навезут – и по дрова. Тятька не возвращается с войны всё. Жду-жду, а он не едет. Ой, ну чего сижу, чего? Ишшо картошку надо в погреб ссыпать!

И она убежала. А Василий Андреевич впал в забытье.

Раны долго заживали, медикаментов в деревне не было. Дед накладывал какие-то травы, шептал молитвы, долго стоя на коленях, бухался лбом в пол перед иконами, но это не спасло Василия Андреевича от заражения и лихорадки, перешедшей в тиф. Дед подвигал кустистыми бровями, увидав однажды мечущегося в жару незваного гостя, и уехал, оставив внучке запас продуктов: лихорадки он побаивался, а Марья «все равно лихоманкой переболела ишшо в младенчестве, пущай сторожит дом, а энтот преставится вскорь». Но пророчество деда не сбылось, Василий Андреевич выболел, раны вычистила свояченица из соседнего дома, и на первый снег он уже выходил, пошатываясь, во двор.

Марья, подоив корову и поставив подойник в сени, лепила снежки и, смеясь, бросала их в штабс-капитана. Девушка она была крепкая, румяная, веселая и бойкая. На вопрос Василия Андреевича, зачем они его спасли, отвечала, улыбаясь, что мужиков в деревне нету, да и все кривые, да косые, да рябые, а тут такой красавец, «охвицер» – как такого не подобрать было. Вот вылечится и женится на ней, и будут ее тоже звать «ваше благородие». Василий Андреевич только улыбался, смеяться в полную силу было больно.

– Ну, Марья Иванова, выбрала себе муженька, немощного.

– Да не Иванова я, тятьку Иваном кличут. С войны жду, и деда ждет, а нету его все. А фамилия наша Мартюшевы. Мамка в прошлом годе преставилась от лихорадки, деда свез ее в Ныроб к фельшару, да фельшара не было, уехал, а мамка уже померла. Вот остались мы, я да Колька. Деда все в тайге жил, а как мамка умерла – к нам переехал, пока тятя не вернется.

Василий Андреевич задумался. Начал вспоминать: «Так ведь звали моего унтер-офицера…»

– А деревня-то как называется?

– Наша? Семисосны.

– И много здесь Мартюшевых живет?

– Да, почитай, половина Мартюшевых. Деревня маленькая, сродственники почти все.

– А на войну много ушло?

– Все мужики и ушли. Сначала немного брали, а потом всех подчистую загребли. Только деда остался да еще пятеро стариков.

– А тяте твоему сколько лет было?

– Тридцать семь, как забрали. Остальные молодые ушли, он самый старый.

Василий Андреевич прикрыл глаза. Вот она, семья унтер-офицера Мартюшева, погибшего под Москвой на безвестном полустанке. По дороге домой. «Моих только не бросьте…» Где ж ему найти их? А они сами его нашли. Нет, не о том думает штабс-капитан: Варенька в тюрьме, золото в телеге, надо ехать, выручать ее и уезжать. Вот еще немного оправиться и уезжать. Василий Андреевич бросил взгляд на телегу, стоящую у забора. Из-под сопревшей соломы проглядывала холстина мешков.

* * *

Владимир Павлович Лукин, бывший комиссар Академии Генштаба, стоял и ждал на красивом крыльце дома, где располагался Реввоенсовет Третьей армии, расквартированный в Перми, на высоком камском берегу. Пара красноармейцев рядом. Так, на всякий случай, чтоб не убег комиссар. Кобура нагана была непривычно пуста, и это тяготило. Парамонова отправили на фронт рядовым ближе к Уфе, прямо в боевые порядки. Больше о нем Лукин ничего не слышал.

– Давай, заходь, вызывают, – послышался голос красноармейца.

Лукин выкинул самокрутку, затер носком сапога, выдохнул и шагнул к двери. В кабинете сидели несколько человек. В самом центре бородатый, как старовер, командир армии, суровый большевик Рейнгольд Иосифович Берзин, которого Владимир Павлович видел впервые.

– «Комиссар Лукин, уполномочен Уральским областным советом на перевозку особо ценного груза. Груз не доставил до Москвы, спрятал. Чем подверг Советскую республику финансовой опасности, а врагу предоставил шанс получить дополнительную помощь», – зачитал бумажку человек, сидящий рядом с Берзиным.

Командующий армией подвигал бородой.

– Груз какой?

– Золото, товарищ Берзин.

– Много?

– Не могу знать, описи нет, вывозили в спешке.

– Золото достали из тайника, где он его спрятал?

– Так точно, товарищу Ленину доложили и отдали подробную карту, товарищи из Москвы золото достали и вывезли.

Берзин опять подвигал бородой.

– Ясно. Этого расстрелять – и точка. Займемся более неотложными делами. Нам приказано наступать на Екатеринбург, так что, товарищ Лашевич, доставайте карту, зовите командиров дивизий и начнем подготовку. Чего ждете? – кивнул бородищей на Лукина. Владимира Павловича увели.

В Особом отделе Лукина завернули: некогда, пусть ведут в Уральскую Чеку – там разберутся. Повели туда. Просидев некоторое время в подвале, импровизированной камере, Владимир Павлович был принят самим начальником, товарищем Лукояновым, бывшим слегка в подпитии и уже при Лукине употребившим стакан с прозрачным напитком.

– Ну-с, кто тут у нас, что тут? А, бумажка от Реввоенсовета, так-с, любопытно… Расстрелять! Интересно, вот даже две «с» написали, молодцы! А ты кто, товарищ? За что тебя расстрелять? – Федор Николаевич был явно в ударе после дозы алкоголя.

– Лукин моя фамилия, мой отец известный в Перми революционер, вы его позовите, он подтвердит!

– Ага, в Перми, известный. Что-то не припоминаю, милейший. Расстрелять, однако, вас положено, так что тянуть? Колчак скоро к городу подойдет – хана тогда нам, а вы, контрреволюционер, – нерасстрелянный. Нехорошо. Пашка!

В дверь кабинетика сунулась лохматая голова солдатика.

– Чаво, Федор Николаич?

– Ну-ка, позови сюда товарища Малкова.

– Дык бежать надоть, телефон не работает, едрить его…

– Ну так беги!

Товарищ Лукоянов налил еще немного прозрачной жидкости, подмигнул Владимиру Павловичу и выпил. Товарищ Малков пришел быстро: видать, недалеко было.