Читать книгу "Петербургские женщины XVIII века - Елена Первушина"

Post scriptum (по-французски): «Прошу Ваше Величество прочесть это письмо в таком же настроении, как я его перечитывала, тогда Вы будете много смеяться, потому что я хохотала как сумасшедшая. Сего 10 марта 1772 г.».

Екатерину откровенно развлекает эта переписка. Она шутливо жалуется в своем письме: «Всем серым сестрам вместе. Скажите, Левушка, могу ли я отвечать каждой из вас отдельно на вашу болтовню? Есть ли к тому возможность? Вы говорите все, что вам придет в голову; вы поздравляете меня с моим праздником; вы журите меня за то, что я поехала на дачу; вы приглашаете меня смотреть на грязь вашего скверного сада; кроме того, вы наговорили столько вздору, что надо исписать целую стопу бумаги, чтобы на все подробно ответить вам. Поэтому отказываюсь от этого, но вы, сударыня, продолжайте: ваше перо, ваш слог и ваше сердце вполне соответствуют одно другому, и я действительно очень люблю вас…».

И в другой раз: «Вот мой ответ на два ваших письма, сударыня; мимоходом замечу, что первое написано таким мелким почерком, что ежели вы будете продолжать усовершенствовать этот способ писания, то введете меня в убыток — через шесть месяцев от сего времени считая, я принуждена буду купить очки для читания ваших писем; но без очков или с очками оные мне всегда будут приятны…».

Но не забывает и сказать комплимент своей корреспондентке: «Пожалуйста, передайте от меня госпоже де Лафон, что эта большая девица в белом с темноватым лицом, с носом, как у попугая, издававшая бывало столько возгласов при моем приезде или отъезде из монастыря, пишет столь же естественно, сколь ее письма наполнены веселостью. Я очень люблю, когда прекрасная природа проявляет себя без всяких прикрас и изысканности и нахожу черномазую Левушку, с ее ветреностью и ее неожиданными выходками, совершенно в моем вкусе».

После выпуска Александра Левшина стала фрейлиной Екатерины, но прежней близости уже не было — императрица приняла церемонный тон, и Левшиной оставалось лишь покориться ее решению. Она вскоре вышла замуж, очевидно, по любви, но умерла молодой и бездетной.

Для воспитанниц Сен-Сира роковые последствия имело увлечение театром. Их высокородная и высоконравственная покровительница мадам де Ментенон, увидев, как девушки с жаром разыгрывают любовные сцены, испугалась за их нравственность и ввела в своем пансионе суровые монастырские порядки.

Екатерину тоже беспокоило влияние театральных пьес на нравы смолянок, но она решила подойти к этому вопросу в духе века, т. е. рационально, и посоветоваться с одним из высших авторитетов в деле просвещения — с Вольтером.

В 1771 году она пишет французскому философу: «Я должна признаться, что эти девушки превосходят наши ожидания: они делают удивительные успехи, и все согласны с тем, что они становятся настолько же любезны, насколько напитаны полезными для общества познаниями. Вот уже вторую зиму как их заставляют разыгрывать трагедии и комедии; они исполняют свои роли лучше здешних актеров, но должно заметить, что число пьес, пригодных для наших девиц, слишком ограничено; их наставницы избегают тех, в которых слишком много страсти, а французские пьесы почти все таковы… Пьесы пошлые и глупые могут испортить вкус. Как же тут быть? Я, право, не знаю и обращаюсь к вам. Следует ли ограничиваться несколькими сценами? Но, по моему мнению, это далеко не так интересно, как целые пьесы. Никто не может обсудить этого дела лучше вас, помогите мне вашими советами».

Ответ Вольтера гласит: «Не знаю, заставляете ли вы их разыгрывать трагедии, знаю только, что декламация вообще, как трагическая, так и комическая, вещь превосходная: она придает изящество как уму, так и телу, развивает голос, осанку и вкус; невольно запоминаются сотни отрывков, которые впоследствии читаются при удобном случае, что доставляет большое наслаждение в обществе, одним словом, декламация приносит всевозможную пользу. Действительно, в наших пьесах слишком много страстного, и я согласен на этот счет с мнением Вашего Величества, но мне кажется, что в некоторых комедиях можно бы пропустить все лишнее для таких юных сердец, нисколько не вредя интересу целей пьесы; в „Мизантропе“, например, пришлось бы изменить не более двадцати стихов, в „Скупом“ не более сорока строчек… разыгрывая театральные пьесы, половина этих молодых героинь поневоле должны представлять героев; но как справляются они с ролями стариков?..»

Екатерина отвечает: «Наши девицы играют одинаково и трагедии, и комедии; в прошедшем году они представляли „Заиру“ (трагедию Вольтера. — Е. П.), а на последней масленице сыграли „Земиру“, трагедию на русском языке, лучшее произведение господина Сумарокова, о котором вы, конечно, слыхали… К тому же, надо сознаться, что наши девицы прелестны, в этом согласны все, кто их видит. Я уверена, что они получили бы и ваше одобрение… Вот как происходит распределение ролей для театральных пьес: девицам объявляют, что будет играться такая-то пьеса; их спрашивают, кто желает играть такую-то роль; часто случается, что все в одной комнате живущие учат одну и ту же роль, а потом для представления выбирается та из девиц, которая лучше других ее исполняет. Играющие роли мужчин в комедиях наряжаются в особливого покроя длинные кафтаны, по модам той страны (где происходит действие). В трагедиях нам легко можно облекать наших героев в одежды, сообразные и представляемым лицам и их возрасту. Но роли стариков самые трудные и наименее удающиеся: большой парик и палка в руке не могут прибавить числа лет, и потому сии роли до сих пор игрались неудачно».

Репертуар смолянок включал в себя пьесы самого Вольтера, комические оперы Эджио Дуни «Нинетт при дворе» и Перголези «Служанка-госпожа», трагедии Сумарокова. Разумеется, эти представления чрезвычайно нравились как зрителям, так и участницам. Благодарный Сумароков, посвятил двум «примам» институтского театра такие стихи:

Письмо к девицам г. Нелидовой и г. Барщовой:

Девицы, коим мать — российская Паллада, Растущи во стенах сего преславна града, Где Петр Развеял грубости, как некий бурный ветр, Где та, когда она на троне возблистала, Покровом муз и вас и славой росской стала, Науке с разумом соделала союз, О вы, питомицы возлюбленные муз, Парнасским пением доволя нежны слухи И восхищая в нас умы, сердца и духи, Примите от меня, Вещающа хвалу вам, девы, не маня, Наполненного к вам почтением отличным, Кто не был никогда на свете двуязычным, Письмо сие! Во истине перо омочено мое. Никто ничем того, конечно, не докажет. Привычка вас в игре толико вознесла, Наука никогда привычкой не росла. И кто то скажет: Удобно подражать без смысла естеству? А смыслом мы одним подобны божеству. И чем его в нас боле, Тем больше можем мы не покоряться воле, Без воспитанья в нас Творящей всякий час Негодный беспорядок. И часто человек без воспитанья гадок. А вы И все товарищи во воспитаньи ваши, Живущи на брегах Невы, Заслуживаете к себе почтенья наши. Явите и другим Своим сестрам драгим, Нелидова, Барщова, Письмо без лестна слова! Свидетельствуйте им: кому приятна честь, Не станет никому стихи тот ложью плесть, Бесчестен автор той, кто чтит и сеет лесть. Свидетельствуйте то сестрам своим любезным! И прилепившимся к геройским драмам слезным, Играющим в трагедии моей, Хотя мне видети того не удалося, Со Иппокреною их действие лилося, Как Рубановская в пристойной страсти ей, Со Алексеевой входила во раздоры, И жалостные взоры Во горести своей, Ко смерти став готовой, В минуты лютого часа С Молчановой и Львовой Метала в небеса. Арсеньева, цветя, век старый избирает, Служанку с живостью Алымова играет, Под видом Левшиной Заира умирает. Скажите им, С почтением моим, И дщерям Талии, и дщерям Мельпомены, Что если б из земных восстал от гроба недр И расточенные свои он собрал члены, Восхитился б, то зря в России, мудрый Петр, Воздел бы на небо свои тогда он руки, Во совершенстве зря хитрейший вкус науки, Возвысил бы герой со радостию глас: «В России Геликон, на севере Парнас». С какой бы радостью, подобну райску крину, Среди дворянских дочерей Не в образе царей, Но в виде матерей Он зрел Екатерину! Она садила сей полезный вертоград, Коликих вами ждет с Россиею сей град И счастья, и отрад! Предвозвещания о вас мне слышны громки, От вас науке ждем и вкусу мы наград И просвещенных чад. Предвижу, каковы нам следуют потомки. Блаженна часть твоя, начальница Лафон, Что ты орудие сих дев ко воспитанью И венценосице к отличному блистанью! Лафонше это вы скажите без препон. Скажите Бецкому: сии его заслуги Чтут россы все и все наук и вкуса други, И что, трудясь о сем, блажен на свете он.

1774 г.

* * *