Читать книгу "Фантомные были - Юрий Поляков"

«Теперь или никогда!» – отважилась Грешко и шагнула к микрофону, попросив кого-то постеречь купленные детям игрушки и отрез ситца. Первые же прозвучавшие строки потрясли собравшихся, в том числе и вашего покорного слугу, скучавшего в зале. Ангелиночка, прочтите эти стихи, ставшие классикой и вошедшие во все мировые антологии!

И Грешко прочла:

Я увидела негра, входившего в двери трамвая,На эбеновый профиль смотрела, едва не дыша!И до пункта конечного, в стыдных мечтах изнывая,Я кончала, кончала, пока не вспотела душа!

– Да, это был культурный шок! – вскричал Сэм Лобасов. – Казалось, любителей поэзии уже ничем не удивишь – ни обсценной лексикой, ни амбивалентным эротизмом, ни провокативной перцепцией. Но это было потрясение! Вот так, честно, открыто и, я бы сказал, фрактально в зале прозвучал живой стон женской плоти, облеченный, как писал Ходасевич, в «отчетливую оду»! Семантическая емкость вкупе с постконцептуальной открытостью, смелый нарратив, декодированный с редчайшей откровенностью… Такого дискурса современная русская поэзия еще не знала! Зал взорвался аплодисментами. Кибир Тимуров (вы же знаете, как завидуют поэты чужому успеху!) пытался закрыть трибуну, но его с криками «Иди отсюда!» – согнали с председательского места.

«Грешко, еще, Грешко, еще!» – скандировал зал.

– Ангелиночка, вспомните, что вы прочитали на бис?

– «Чресла».

– Да-да-да! «Чресла»! Умоляю, озвучьте и для нас этот шедевр постконцептуальной поэзии!

Она озвучила:

О мои, о мои, о мои ненасытные чресла!Скольких вы посрамили надменных и потных самцов!Ночью шлюхой подохла – наутро весталкой воскресла.И восход за окном, как натруженный фаллос, пунцов!

– Какая мощная синестезия метафоры! Какая теснота стихового ряда! Какая кумулятивная витальность! Чудо! Что тут началось! Шум, крики, аплодисменты. Всем стало ясно: в литературу пришел большой поэт, окончательно, навсегда преодолевший насильственную советскую бесполость, сохранив при этом протоформу женского целомудрия, противопоставленного фаллической агрессии мужской цивилизации! Кстати, бинарная оппозиция духовного верха и животного низа, восходящая к гностическим моделям Вселенной, ярко прослеживается во всем творчестве Грешко. С гордостью могу сказать, я первым обратил внимание на манихейский оксюморон, зашифрованный в самом имени поэтессы. Ангелина – Ангел. Грешко – Грех. Не случайно наша вязниковская Ахматова легко перешагнула ту черту, у которой остановились ее предшественницы, она буквально взорвала актуальную эпистему. Ее лукаво деконструированная гендерность поражает воображение феерической сменой карнавальных масок и дискурсивных практик. Прочтите «Крестоносца», не откажите, голубушка!

И голубушка не отказала:

Готический камин огнем ярится,Доспехи наспех сброшены в углу,Голубоглазый странствующий рыцарьВ мой замок постучал и зван к столу.Перепелов анжуйским запивая,Расскажет он, желанием томим,Как позвала его Земля Святая,Как тяжек крестный путь в Ирусалим,Как сарацины саранче подобны,Как хитроумен вождь их Саладин,Как на песке легли костьми безгробноВсе те, кто не дошел до палестин…А на рассвете, замок мой покинув,Он в сердце верном унесет с собойМою гостеприимную вагинуИ робкий, терпеливый анус мой!

– Ах, какая тонкая аллюзия, какое целомудренное бесстыдство! Совершенно новое слово в поэзии отрицательных аффектов, свежий взгляд на сакральность телесных практик. А какая, господа, изысканная интертекстуальность! Мир прерафаэлитов, увиденный глазами де Сада или Генри Миллера, мир, осложненный двойным, нет, тройным кодированием! Конечно, шокирующий эротизм Грешко, могучий трагизм ее бесстыдства, перерастающий в манифест «желающей машины», – все это уходит корнями в семейную драму, пережитую автором. Я говорю о разрыве с мужем, нашедшим в сенях стихи своей откровенной жены. Вспомним Софью Андреевну, отыскавшую за обивкой кресла рукопись «Дьявола», что в конечном счете и заставило Толстого бежать из Ясной Поляны! Но в нашем случае бежал от жены и двух детей оператор машинного доения Николай Александров. Знаю, Ангелина, вы закончили недавно новый цикл, навеянный этой трагедией. Как он называется?

– «Беспостелье».

– Ах, как точно, как вкусно: «Беспостелье»… «Бес постелья». Ах, какая лукавая инвариантность! Как тонко, как звонко! Пожалуйста, что-нибудь из «Беспостелья»! Порадуйте, матушка!

И матушка порадовала:

Десятый класс. И я хмельная в стельку.Ночной спортзал. И шепот твой: «Ложись!»Я думала, ты мне сломаешь целку.А ты сломал мне жизнь!

– Вы вместе учились? – участливо поинтересовался Лобасов.

– С первого класса… – всхлипнула поэтесса.

– Ай-ай-ай! Ну что ж, дорогие радиослушатели, на этой щемящей ноте мы закончим нашу встречу с самой яркой и загадочной русской поэтессой из маленького города Вязники. А вы, Николай, если слышите нас, будьте мужчиной, вернитесь в семью! Разве можно из-за либидиозных манифестаций социального тела бросать жену и детей? В эфире была передача «Из какого сора…» и я, ее бессменный ведущий Сэм Лобасов. Через неделю мы снова встретимся и поговорим в этой студии с Великим магистром «Ордена манерных куртуазов» Виктуаром Бабенчиковым. Услышимся!

Снова зазвучала классика. На сей раз «Карнавал зверей».

– Вы знаете эту Ангелину Грешко? – спросил Жарынин.

– Знаю…

– Она действительно огурцами торговала?

– Никакими огурцами она никогда не торговала, – рассердился Кокотов. – Она старший научный сотрудник Музея восточных культур. А стихи за нее пишет муж…

– Оператор машинного доения Николай Александров?! – усмехнулся режиссер.

– Какой, к черту, оператор Николай Александров! Нет никакого Николая! Витька Бабенчиков за нее и пишет. А Сэмка Лобасов пиарит. Это он придумал про Вязники…

– Зачем?

– Он живет с бывшей Витькиной женой – Лизой, а у той двое детей от Бабенчикова. Надо кормить. Вот они и сочиняют…

– Ловко! – благосклонно кивнул Жарынин. – Ну, выскочит на сцену мужик и пробубнит какую-нибудь рифмованную похабщину, и что? Ничего особенного. А вот если выйдет милая вязниковская училка в очочках и голоском стеснительной отличницы отчердачит про гостеприимную вагину… Это ж совсем другое дело! Помните что-нибудь из Грешко?

– Да так… кое-что…

– Прочтите!

– Ну… если вам так интересно… – пожал плечами Кокотов и, подвывая, продекламировал:

Мы с тобою коллеги. Столы наши в офисе рядом,Вместе ходим на ланч, вместе курим: короче, друзья.Но я жажду отдаться тебе на столе биллиардном,Полированный кий от нездешних оргазмов грызя!

– М-мда… Звонко! – задумчиво согласился Жарынин.