Читать книгу "Эта страна - Фигль-Мигль"

– Это Костина шапка, – тут же сказала Марья Петровна. – Дачника питерского. Убили Костю, сволочи, и шапку спёрли.

– Может, не убили. Может, он эту шапку сам обменял на что-нибудь.

– На что? На свою жизнь?

– Они ещё не начали убивать всерьёз, – сказал полковник. – Мне вот интересно, что будет, когда начнут.

Людям кажется, что всё понарошку. Что вот есть они с их огромными трудностями и богатым внутренним миром – а весь остальной мир как будто нарисованный. И трудности там нетрудные, и внутренности ненастоящие.

– Кто они такие?

– Чёрт их знает. Фрилансеры. С обычной для фрилансеров нуждой в деньгах.

Подошёл Казаров и подтвердил это предположение.

– Они хотят выкуп.

– А «тяжёлых» они сюда не хотят?

– Не знаю, о чём ты, но Парамонов сменял Михаила Ивановича на брата их вожака и теперь продаёт. Наверное, решил, что на самом Михаиле Ивановиче денег не поднять.

– …Быстро вы включились в новое капиталистическое мышление.

– Это не капиталистическое мышление. Это деревня. Платить будешь?

– Буду, буду. Я всем заплачу. Не дави слезу, Марья Петровна. Сказал же, разрулим.

«Так ты будешь платить или разруливать?» – подумал Саша. В голове его отдалённо, застенчиво шелестело – словно уже отсчитывали купюры быс т рые руки.

Ночью горел Сашкин хутор. Ночью фельдшерский пункт в Трофимках выдержал осаду. Необъяснимый разгром случился ночью в самозваной комендатуре Парамонова – и ещё один начинающий царёк, вернувшись с добычей, но на пепелище, зарёкся искать счастья на путях вымогательства и разбоя.

Утром за завтраком в Лютихе почти от всех пахло гарью, и невозможно было сказать, кто поджигал, а кто тушил, и невозможно было определить, знают ли они сами, что в точности делали. (Хотя уверены, что не делали ничего плохого.) В них было спокойствие совести, уверенность, с какой садятся за стол после рабочего дня трактористы, врачи, представители полезных и мирных профессий. Здесь же за столом обнаружился дедушка Марьи Петровны, и дедушка был разъярён и не сломлен. (Этим отважным старикам недолго осталось, подумал Саша, и будут ли старики, которые придут им на смену, такими же? Каким стариком будет он сам?)

– А где Расправа?

– Баню топит. Пойдём, подышим воздухом.

Саша потащился за полковником Татевым. Они дошли до бани, из всех щелей которой шёл дымок, и уселись на старом бревне, бывшей границе бывшего огорода.

– Чего куксишься?

– Думаю о связи литературы и жизни, – честно сказал доцент Энгельгардт.

– Есть связь?

– Вот и Марья Петровна думает, что нет. Ладно, я не так выразился. Я имею в виду связи между людьми. Родственные связи. Дружеские связи. Связи случайных знакомств. И всё это обязательно каким-то боком касается литературы.

Саша сказал «связь литературы и жизни», но думал и чувствовал – «связь литературы с жизнью спецслужб и заговорщиков», и примеры, которые он привёл, говорили именно о такой связи. Известный провокатор Дегаев – по матери внук Николая Полевого. Жандармский полковник Судейкин, который с Дегаевым работал, – отец художника Сергея Судейкина, того самого, подарившего М. Кузмину картонный кукольный домик. Разработка плана убийства Судейкина и совещания проходили на квартире библиографа и литературоведа С. А. Венгерова.

– Какая у тебя интересная специальность. И много ты такого знаешь?

– Немного. Была бы интересная, если бы её не поганили такие, как я. Рассказать, как убивали Судейкина?

Убивать полковника пришли втроём; Дегаев выстрелил ему в спину, а Стародворский добивал ломом. Лом в руках рослого Стародворского задевал низкие потолки, Судейкин поднимался, убегал и отползал; можно представить, сколько было крови. Третий участник акта, Конашевич, впоследствии сошёл с ума. Стародворский через двадцать лет вышел из Шлиссельбургской крепости и выразил желание сотрудничать с Департаментом полиции, на чём его и поймал в разгар пропагандистского – в пользу и на деньги революции – турне по Европе неукротимый Бурцев. Созванный третейский суд под председательством Мартова постановил, что улик для доказательства виновности Стародворско-го недостаточно. (Улики были предоставлены после Февральской революции.)

– Что он там делает в этих развалинах? Проще в ведре воды нагреть.

– Я могу вымыться и холодной.

– Я могу вообще не мыться. А что там с этим художником, сыном, было дальше?

– Ничего особенного. Он в семнадцатом эмигрировал, потом оказался в Нью-Йорке…Знаешь, я что подумал? Дегаев ведь тоже оказался в Америке – математиком там стал, профессором. Сергей Судейкин вполне мог пересечься с потомками Сергея Дегаева.

«Мой друг уехал без прощанья,

Оставив мне картонный домик.

Милый подарок, ты – намёк или предсказанье?

Мой друг – бездушный насмешник или нежный комик?»

– …А полковника Судейкина звали Георгий Порфирьевич. Забавно, да?

– Почему забавно?

– Ну, потому что можно вообразить, что он сын Порфирия Петровича.

– …

– Извини, Олег. Это персонаж из «Преступления и наказания». Ещё раз извини, но я всегда думал, что уж Порфирия Петровича вы, в органах, должны знать. Даже, я бы сказал, им восхищаться. Как иконой стиля.

– Икона стиля, говоришь? Для нас, парней из органов? Надо будет почитать.

«Черт тебя знает. А если ты не шутишь?»

– Да, я люблю незатейливо пошутить. Расправа! Ещё не угорел?

– …Теперь здесь уляжется?

– Какое тебе дело, уляжется здесь или нет? Какое мне до этого дело?

«Ты давал присягу».

– Ты вернулся.

– Не получилось уехать. Расправа! Знаешь, о чём я подумал?

– Уймись, клоун.

– Олег, ну в самом деле…

Продолжение фразы Саша мудро проглотил. Он мог бы, конечно, сказать: «ты офицер», а мог бы – «тебе их что, совсем не жалко?». Потом он вспомнил, как один из анархистов на хуторе сказал: «Считаю виною бед в деревне не советскую власть, а узурпировавших её коммунистов», а Леонид тогда ответил: «Мужик – вот главная вина бед в деревне».

– …Ты бы представил, каково людям под пытками.

– Зачем представлять? Я знаю.

После ужасов деревни Филькин показался Саше сияющим столпом цивилизации – столпом и оплотом. С горячей благодарностью он смотрел на асфальт, каменные дома, киоски с цветами или газетами, сапоги на шпильках, инфантильных юношей в бушлатиках. Витрины парадной, нарядной центральной улицы отразили его потрёпанных товарищей. Вот он сам – усталый и во всех смыслах испачкавшийся. Мы так сблизились, подумал Саша, а говорить об этом или о том, что было, совсем не хочется.