Читать книгу "Проклятое наследство - Татьяна Корсакова"

– Иди сюда, ублюдок.

Тогда Клим еще не понимал значения этого слова, лишь чувствовал, что это что-то обидное, а когда осознал, возненавидел бабку еще больше. За розги, за запертую, исполосованную детскими ногтями дверь, а больше всего за холодное равнодушие.

Светлые дни в его жизни случались лишь один раз в год. Дни эти Клим привык считать днями рождения. К ним в доме готовились заранее. За две недели Клима переставали пороть, чтобы сошли синяки и следы от розог, кормили так, что с непривычки начинал болеть живот, наряжали в новую, до ужаса неудобную одежду. Бабка заходила в его комнату, садилась в кресло, смотрела долгим, тяжелым взглядом, потом говорила всегда одно и то же:

– Если он спросит, говори, что всем доволен.

Он – это тот человек, который раз в год превращал унылую жизнь маленького Клима в праздник. Человек приходил на рассвете, в комнату Клима заходил без стука, так же, как до этого бабка, садился в кресло. Вот только взгляд его был иным, пусть долгим, пусть тоже довольно тяжелым, но от этого взгляда не хотелось спрятаться под кровать.

– Как дела, мальчик?

Человек всегда спрашивал одно и то же. И Клим отвечал привычное:

– Спасибо, господин. У меня все хорошо.

Верил ли ему человек? Наверное, сначала, пока Клим был еще совсем маленький, верил. Он трепал Клима по голове, оставлял конфеты и подарки, которые Клим тут же прятал в тайнике и берег как зеницу ока, а потом запирался в кабинете с бабкой.

О чем они там разговаривали, Клим не знал. Однажды пытался подслушать, но был пойман Никифором, старшим слугой, и с позором выдворен из дома. После ухода человека бабка какое-то время переставала обращать на Клима внимание. И это были самые чудесные периоды его жизни. Они стали бы еще чудеснее, если бы не головные боли, страшные, выматывающие, лишающие человеческой сути. Голова болела столько, сколько Клим себя помнил. И окружающий мир был серым столько же, сколько он себя помнил. Он расцветал радугой лишь перед приступом, и оттого радугу Клим ненавидел. Однажды после особо тяжелого приступа, который уложил мальчика в постель на целую неделю, бабка пригласила врача. Тогда-то Клим и узнал, что его болезнь называется мигренью. Вот только помочь врач ему так и не смог. И все последующие доктора тоже…

Его жизнь бежала по раз и навсегда заданному маршруту, значимыми вехами на котором были лишь визиты человека. Клим уже начал думать, что так станет продолжаться всегда, но в один из дней рождения все изменилось.

– Как дела, мальчик? – привычно спросил человек.

– Спасибо, господин. У меня все хорошо, – так же привычно ответил Клим.

На этом разговор их должен был окончиться, но не на сей раз.

– Собирайся, – сказал человек и встал со стула. – Мы уезжаем.

– Я готов! – Он не стал даже спрашивать, куда они уезжают. Он онемел от свалившегося на него счастья.

Человек ничего не ответил, лишь посмотрел на Клима пристально, а потом погладил по голове. В этот момент Климу захотелось, чтобы человек этот был его отцом. Ведь был же у него отец!

А бабка разозлилась. Впервые за все время она повысила на гостя голос. От сиплого ее крика не спасала даже запертая дверь, и Клим с ужасом подумал, что гость уступит, передумает.

Не уступил, не передумал. Из отчего дома Клим вышел в том, в чем был, даже подарки из тайника забрать не успел. Не беда, человек только что сделал ему куда более значимый подарок.

Это и в самом деле был подарок – билет в новую жизнь. Клим стал одним из самых молодых студентов Николаевской инженерной академии. Академия и заменила ему семью. Оказалось, у него есть способности к точным наукам. Оказалось, он толковый, смекалистый и на диво выносливый. Очень быстро Клим стал одним из лучших. И неудивительно – ему хотелось быть лучшим, после стольких лет серой, словно опутанной паутиной жизни он нашел свое место и свое признание!

В дом бабки он вернулся лишь однажды, да и то лишь затем, чтобы забрать из тайника подарки. Он был еще молод, почти мальчишка, он все еще верил в чудеса. Наверное, оттого попытался поговорить…

Она не стала. С тоской посмотрела на по-прежнему стоящие в углу ее комнаты розги, но ударить больше не решилась. Мальчик вырос…

* * *

Анне казалось, что о душевных терзаниях она знает все. Увы, лишь казалось. От того, что они с Тумановым заключили перемирие, легче не стало. Умом она все понимала, даже кое в чем соглашалась, но сердцем… Видно, не зря говорят – сердцу не прикажешь. А когда сердце это влюблено?..

Миша ее избегал, с самого раннего утра ушел из поместья. Анна знала, специально спросила у Клавдии. Заглушить боль помогла часовая башня и осознание того, что вот этот удивительный механизм вместе с мастером Бергом запускал ее папа. Работа Анну всегда успокаивала, особенно такая увлекательная. Успокоила и на сей раз. А когда на башне очнулись до этого много лет спавшие куранты и ожили механические фигуры, стало почти хорошо. А еще ей польстило удивление Туманова. Уж чего он не ожидал от графини Шумилиной, так это таких вот познаний. И в глазах его было не только удивление, но и… восхищение? Или показалось? С Тумановым ничего нельзя было знать наверняка. Кстати, к обеду он тоже не явился. Клавдия сказала – отправился в город. Ну и пусть, ей и одной хорошо!

Оказалось, не хорошо. Оказалось, с одиночеством вернулась и тоска о том, что так и не сказано, о том, что так и не случилось. Ей ли не знать, какой Миша ранимый, как тяжело ему даются чувства. А тут не простое чувство, тут обида пополам с оскорблением. Публичным оскорблением. И она, Анна, стала невольной тому виновницей, причинила боль. Значит, и исправить все должна она одна, а для этого нужно поговорить с Мишей.

Появление его Анна не пропустила, потому что весь вечер сидела у окна, ждала. Он шел по дорожке усталым шагом, с опущенными плечами, с полей его шляпы стекали капли дождя. Дождь, зарядивший с самого утра, к вечеру усилился.

Из своей комнаты Анна выбежала бегом, даже шаль на плечи не накинула. Ей казалось особенно важным поговорить с Мишей прямо сейчас: объясниться, попытаться все исправить. Ведь что-то еще они в силах исправить! Туманов может сказать всем там, на острове, что пошутил. Он такой… все поверят, что он способен на такие глупые шутки. О том, что скажут о ней самой, Анна старалась не думать. Сейчас главное, что думает о ней Миша.

– …Миша! – В спешке она поскользнулась и едва не упала.

Он подхватил, удержал от падения. И это показалось добрым знаком.

– Миша. – Она хотела погладить его по мокрой от дождя щеке, но он отстранился. И руки убрал. Оставшись без поддержки, Анна снова едва не упала, на ногах устояла чудом. Или силой воли. Ведь осталось у нее еще немного силы воли. – Миша, нам нужно поговорить.

Голос дрожал, как ни старалась Анна, чтобы он звучал решительно. Наверное, это от дождя и от холода.

– О чем же мне нужно говорить с чужой невестой, Анна Федоровна? – Он смотрел на нее сверху вниз, взгляд его был таким же стылым, как и треплющий волосы Анны ветер.