Читать книгу "Ловушка для Черного Рейдера - Фридрих Незнанский"

Она уже прекрасно знала, кто этот Костя в Москве, и кивнула. Краска возвращалась на ее очаровательное лицо…

Немного позже, может, несколькими днями спустя, до Александра Борисовича донеслись слухи о той грозе, что разразилась в кабинете прокурора. Кто об этом узнал, неизвестно. Но — тем не менее, было. Так или не совсем так, рассказывали, что разъяренный Дремов вихрем пронесся в тот день опознания по коридорам на свой этаж, ворвался в кабинет и немедленно вызвал к себе Муранова.

О чем у них там состоялся разговор, если его можно было назвать таковым, никто не знал, но стала известна одна деталь, исходя из которой можно было сделать и многие последующие выводы. Якобы Муранов молчал, и слышан был только голос Дремова. И «текст» речи был непонятен, будто прокурор жевал его, а потом выплевывал изжеванные слова в лицо своего заместителя. Но одна фраза была услышана, и потом повторялась с различными интонациями: «Как ты посмел допустить?!»… В чем состоял ее коронный смысл, почти никто не понял, разве что совсем уж узенький круг лиц. Но Турецкий понял. И Светлана — тоже. А остальных «участников» эта тема не волновала. Их всех взволновала другая новость.

К вечеру того же дня пришло сообщение из Норвегии, где Маркин, лечение которого хоть и не смогло значительно улучшить его здоровье, однако стабилизировало положение, уверенно опознал всех троих своих палачей. Пришлось Александру Борисовичу в спешном порядке написать новое постановление для задержания еще и Фомина. И теперь уже Дремов подписал постановление без звука. Он успел ознакомиться с результатами и протоколами опознаний. Да и Меркулов, вероятно, нашел свободное время в своем плотном графике и позвонил областному прокурору.

Неожиданно Александру Борисовичу позвонил генерал Лаптев — вот уж кого и не чаял услышать Турецкий. О его ведь «людях» шла речь! И он позвонил сам, не дожидаясь приглашения, и решительно заявил, что немедленно дает все необходимые санкции к задержанию мерзавцев, позорящих, и так далее. Он негодовал, и Турецкий надеялся, что искренне. Даже посочувствовал, сказав, что отлично понимает глубокое разочарование и справедливый гнев Андрея Михайловича в отношении преступников, «оборотней», и готов в дальнейшем, вместе, разумеется, с генералом, рука об руку продолжать эту важнейшую для государства борьбу за очищение собственных рядов, и тому подобное. Раскланялись и, как говорили до массового появления у народа «мобильников», «повесили трубки».

А позже Турецкий перезвонил в Москву, Грязнову, и сообщил о состоявшемся разговоре с начальником ГУВД. Вячеслав хохотал. А на недоуменное молчание друга, пояснил:

— Видишь ли, Саня, я постарался максимально доходчиво, по-нашему, по-генеральски, показать Лаптеву, что ему гораздо легче именно сейчас помочь тебе, чем мешать. Ну, в том смысле, что если ты уж взялся, то, как говорит мой собственный опыт, посадишь в любом случае. Но тогда позор запросто ляжет на его седую голову.

— Между нами, он лыс, как хороший, переспелый арбуз. По-моему, в той же степени и интересен.

— Да? Жаль, не знал об этой детали. Ну, неважно, седина — это ему как награда, которую еще надо заслужить. Сам позвонил, значит? Дошло, наверное. Да и как иначе?

— Ну да, и очень вовремя позвонил, мы как раз выезжали на задержание. Поэтому и никаких усилий прилагать не пришлось. Видно, генерал уже знал об этой нашей акции. Да тут, вообще, все знают. Но вот почему те не сбежали, не могу понять. Возможно, уверены были, что над ними — хорошая, надежная «крыша». Придется теперь эту их уверенность маленько поколебать. Как там с новыми анализами, которые мы послали тебе?

— Уже переданы по назначению. В общем, валяй, Саня, уж это ты умеешь. А, кстати, как там один младший юрист, я правильно тебя понял?

— Как всегда, в точку. Но здешние условия не располагают к более тщательному и скрупулезному изучению предмета…

— Во загнул! — снова захохотал Грязнов. — И чем же ты там занимаешься?! Не понимаю тебя, Саня. Ладно, привет и твоему «юристу»!

— Обязательно передам…

Итак, подозреваемые были задержаны. У них были взяты образцы волос — для генетического анализа, и немедленно отправлены в Москву известным уже способом. Затем Турецкий предложил провести следственный эксперимент с выездом на место, где содержалась и подвергалась насилию гражданка Крюкова, похищенная сотрудниками милиции. Нина уже пришла в себя и согласилась помочь в следственном эксперименте, хотя знала заранее, что на месте преступления встретится со своими насильниками и ей придется отвечать на не самые приятные вопросы следователя. Александр Борисович, правда, лично пообещал ей, что постарается ставить вопросы с максимальным тактом, чтобы не травмировать ее женского самолюбия.

И снова по прокуратуре прокатилась волна слухов. Светлана, которую и в мыслях у Турецкого не было никакого желания подозревать, тем не менее клялась, что молчала, чуть ли не в буквальном смысле, набрав в рот воды. Но откуда же тогда «народ» узнал о следственном эксперименте? Никто не мог толком ответить на этот вопрос. Поистине, неисповедимы пути…

Однако, так или иначе, но даже день и час поездки следственной группы в Богоявленск стали известны. А поздним вечером, накануне этого события, произошло нечто вовсе уже непредвиденное.

Возвращаясь с дачи в город, на повороте при выезде к федеральной трассе, малиновый «кроссовер», принадлежавший жене заместителя областного прокурора Муранова, на полном ходу, отчаянно взвизгнув шинами, врезался в тракторную тележку, полную кукурузных початков. Тракторист и подумать не успел, как тележку оторвало от трактора страшным ударом автомобиля. Сам трактор тоже перевернулся, но парень успел выскочить, а вот автомобиль вспыхнул и взорвался.

Дежурная следственно-оперативная бригада, вызванная кем-то из водителей, проезжавших мимо места аварии, обнаружила в догоравшем салоне трупы двоих человек. Двух мнений быть не могло: разумеется, погибли супруги Мурановы. На следующий день, собственно в день проведения следственного эксперимента, в прокуратуре был объявлен траур.

В этой связи, или по иным причинам, теперь уже неважно, следственный эксперимент, переносить который все же не стали, после посещения Мурановской дачи ничего нового в материалы расследования не добавил. Но по наблюдениям Светланы Георгиевны, Александр Борисович, который органически не мог терпеть постных и траурных физиономий, окружающих его без особо веских к тому оснований, был по-прежнему олимпийски спокоен и даже отчасти доволен, будто догадывался о чем-то таком, о чем другим знать было не обязательно или не следовало вообще.

Но ведь, с другой стороны, и расследование семимильными шагами приближалось к своему закономерному финалу. Улики говорили сами за себя. Правда, арестованные работники уголовного розыска, сидевшие в камерах предварительного заключения и немедленно кем-то информированные о трагическом происшествии на шоссе, стали дружно валить все свои грехи на погибшего в аварии Муранова, — дескать, сами они не проявили бы ни малейшей инициативы, кабы не заставили их выполнять прямые указания заместителя прокурора. Кто заставил? Да сам же Муранов и заставил, угрожая предъявить службе собственной безопасности какой-то имеющийся у него против них компромат.