Читать книгу "Небо повсюду - Дженди Нельсон"

– Он думает, что ты подавляешь в себе эту черту.

Бабуля перестает перебирать слова. В ее лице появляется что-то совершенно нетипичное, что-то едва уловимое, пугливое. Она не хочет встречаться со мной взглядом, и я узнаю это чувство, потому что сама в последнее время с ним сильно сдружилась. Это стыд.

– Что такое, бабуль?

Она крепко сжимает побелевшие губы, будто пытаясь запечатать себе уста, чтобы ни одно слово не вырвалось наружу.

– Что такое?

Она встает и подходит к рабочему столу. Съежившись, смотрит в окно на царство пролетающих мимо облаков. А я смотрю на нее. И жду.

– Я пряталась в этой истории, Ленни. И заставила вас – тебя, Бейли и Бига – прятаться вместе со мной.

– Но ты только что сказала…

– Знаю. Но еще, видишь ли, винить во всем судьбу или гены чертовски просто. В сто раз проще, чем винить себя.

– Себя?

Она молча кивает и продолжает смотреть в окно.

У меня по спине ползет холодок.

– Бабушка?

Она отвернулась, и я не вижу выражения ее лица. Не знаю почему, но я боюсь ее сейчас, словно она вдруг скользнула в чью-то чужую кожу. Даже стоит она по-другому, как-то сгорбившись. Когда она наконец заговаривает, голос у нее становится слишком глубокий, слишком спокойный.

– Я так хорошо помню ту ночь… – начинает она и тут же замолкает, и мне хочется убежать с кухни, прочь от бабушки, которая погрузилась в транс и говорит не своим голосом. – Я помню, как было холодно, совсем не по сезону, и вся кухня утопала в сирени. Я повсюду расставила вазы, потому что знала, что она придет. – По бабушкиному голосу я слышу, что она улыбается, и немного успокаиваюсь. – На ней было длинное зеленое платье. Даже не платье, а этакий гигантский шарф, чудовищно неуместный наряд. В этом была вся Пейдж: носила с собой свою собственную погоду…

Я в первый раз слышу все это о своей матери, в первый раз слышу о чем-то настолько реальном: зеленое платье, цветы на кухне.

Но бабушкин голос снова меняется:

– Она тогда была так расстроена, все вышагивала по кухне, даже не вышагивала, а вздымалась, как волна, в этом своем огромном шарфе. Помню, что я подумала тогда, как она похожа на заблудившийся ветер, на шторм, запертый со мной на кухне. Мне казалось, распахни окно – и она улетит.

Бабушка поворачивается ко мне, словно внезапно вспомнив, что я еще тут.

– Терпение твоей мамы было на исходе – впрочем, большим его запасом она никогда и не отличалась. Она пришла ко мне на выходные, чтобы я могла вас повидать. По крайней мере, я тогда так думала, пока она не начала спрашивать, что я буду делать, если она уедет. «Уедешь? – удивилась я тогда. – Куда? Надолго?» И узнала, что она купила билет на самолет, бог знает куда, она так и не сообщила мне. Билет в один конец. Она сказала, что просто не может так больше, что в недостаточной мере чувствует себя матерью. Я ответила, что нормально она все чувствует и не может уехать, что она отвечает за вас. Я сказала ей, что придется ей собраться с духом, как всем остальным матерям на свете, что вы можете жить у меня, я помогу ей, что она не может просто сорваться с места и уехать в неизвестность, как некоторые другие из нашей сумасшедшей семейки. Я просто не позволю ей. Но она все настаивала. «Если я уеду, – спрашивала она раз за разом, – что ты будешь делать?» Я пыталась схватить ее за руки, привести в чувство, как делала, когда она была маленькой и ее надо было утихомирить, но она ускользала из моих рук, словно была соткана из воздуха. – Бабушка тяжело вздыхает. – К тому времени я сама уже сильно расстроилась. А ты знаешь, как я могу себя вести в дурном настроении. Я накричала на нее. Да, у меня тоже внутри тот еще ураган, Биг прав, а по молодости было и того хуже. – Она снова вздыхает. – Так что я не сдержалась. «А ты как думаешь, что я буду делать? – завопила я. – Они мои внучки, Пейдж, и если ты уйдешь, то лучше и не возвращайся. Ты умрешь для них, умрешь в их сердцах, да и в моем тоже. Умрешь для всех нас». Передаю тебе в точности мои позорные слова. А потом я на всю ночь заперлась в мастерской. А наутро… наутро она исчезла.

Я падаю обратно на стул, будто из меня вынули все кости. Бабуля стоит в другом конце комнаты, в плену теней.

– Я сказала вашей матери, чтобы она не возвращалась.

Она вернется, девочки.

Молитва. Не обещание.

– Прости меня, – шепчет бабушка еле слышно.

Ее слова пронеслись по мне грозовыми тучами и изменили весь горизонт. Я оглядываюсь на всех ее заключенных в рамы зеленых дам (на одной кухне их аж три). Женщины, застрявшие между здесь и там, и все они – Пейдж, все они – Пейдж в пенистом зеленом платье, теперь я точно это знаю. Я думаю о том, как бабушка сделала все возможное, чтобы мама не умерла в наших сердцах, чтобы мы не винили Пейдж Уокер за то, что она нас оставила. О том, как бабуля, неведомо для нас, взяла всю вину на себя.

Я вспомнила ужасные мысли, которые пришли мне в голову тогда, на ступенях, когда я подслушала ее извинения перед Полумамой. Я ведь тоже винила ее. Винила за то, что неподвластно даже всемогущей бабуле.

– Это не твоя вина, – говорю я с уверенностью в голосе, которой никогда у себя не слышала. – Ты ни в чем не виновата. Это она уехала. Она не вернулась. Это ее выбор, что бы ты ей ни сказала.

Бабушка вздыхает так, словно удерживала дыхание целых шестнадцать лет.

– Ох, Ленни, – плачет она. – Я думаю, ты только что открыла форточку вот тут. – Она показывает себе на грудь. – И выпустила ее.

Я встаю и подхожу к ней, впервые понимая, что она потеряла двух дочерей. Не знаю, откуда она берет силы вынести это. И понимаю кое-что еще: я не разделяю этого двойного горя. У меня-то есть мама: вот, я стою рядом с ней, вижу, как отпечатались на ее коже тяжелые годы, чувствую ее дыхание с ароматом чая. Интересно, а может, поиски Бейли тоже привели бы ее сюда, назад к бабуле? Надеюсь, что так. Я нежно кладу руку ей на плечо, удивляясь, как такая огромная любовь может поместиться в моем тщедушном теле.

– Нам с Бейли повезло, что у нас есть ты, – говорю я. – Мы вытянули счастливый билет.

Она закрывает глаза и через секунду уже сжимает меня в таких крепких объятиях, что у меня трещат кости.

– Нет, это у меня счастливый билет, – бормочет она мне в волосы. – А теперь довольно уже всего этого. Давай наконец выпьем наш чай.

Я иду обратно к столу. Мне внезапно становится ясно: жизнь – это полный бардак. Надо сказать Саре, что пора открывать новое философское направление – бардакизм вместо экзистенциализма (для тех, кто наслаждается бардаком, который царит в жизни). Потому что бабуля права: нет единой правды, а есть целый набор разных историй, которые все происходят одновременно. У нас в головах, у нас в сердцах, и все они сталкиваются и перемешиваются. Прекрасный, громкозвучный бардак. Как в тот день, когда мистер Джеймс повел нас в лес и, приветствуя головокружительную какофонию инструментов, играющих каждый свою мелодию, воскликнул в ликовании: «Вот оно! Вот оно!»