Читать книгу "Книга домыслов - Эрика Свайлер"

– Я скажу Амосу, что ты его искал, – проворчала старуха. – А теперь уходи.

Рыжкова знала, что карты пропали, прежде чем открыла шкатулку. Старуха ощутила слабую энергию, оставленную пальцами Амоса на крышке, а также тепло после долгого бдения у ее постели. Она взглянула на шкатулку, в которой должны были лежать карты, и вздрогнула, вспомнив о Башне и давнем гадании. Предательство и женщина. Она не предполагала, что предадут ее. Ноги подогнулись, и Рыжкова тяжело опустилась на пол.

– Елена, ты дура, – прошептала она.

Русалки не покидают своих подводных жилищ. Это знание пришло к ней вместе с горем. Девчонка должна была сгинуть, когда Пибоди распорядился ехать вдоль другой реки, но эта русалка оказалась сильнее и хитрее той. Она выжила.

Еще будучи ребенком, задолго до того, как она стала мадам Рыжковой, Елена ни о чем другом, кроме прядения, и не думала. В окошко избушки она видела, как женщина заманила ее тятю в речку. Ее отец Степан был кряжистым, сильным мужиком. Его густая черная борода напоминала мех медведя, хотя на ощупь была очень мягкой. Рыжкова помнила, как запускала свои маленькие пальчики в бороду тяти. Трое ее братьев выросли и возмужали еще до того, как девочка появилась на свет. Один пошел воевать, другой обзавелся семьей и своим собственным хозяйством, а третий плавал по морям. Отец всегда был рядом, и дочь его обожала. Елене нравилось, когда тятя подхватывал ее на руки и вертел с такой легкостью, словно она была не тяжелее сумы с зерном. Степан звал ее «моя голубка» и говорил, что любит ее больше братьев.

– Ты моя тыковка, – говаривал тятя.

А затем появилась женщина. Бледное лицо в реке.

Месяц Елена наблюдала за тем, как отец чахнет, а поля его желтеют, сжигаемые палящим солнцем. Вместо того чтобы работать, Степан дни напролет проводил на берегу реки. Мать угрожала отравить воду, а отец грозился связать ее и бросить на печь. Однажды Елена попросила тятю взять ее с собой в поле, но Степан уехал на телеге, ничего ей не сказав. А как-то раз девочка положила ему в карман хлеб… Вечером оказалось, что тятя не притронулся к нему.

Мама начала страстно молиться.

Елена видела смерть отца. Сквозь тонюсенькие ветви стройных ольховых деревцев девочка заметила женщину со светящейся кожей и смеющимися глазами. Отец бросился к ней, хотел ее обнять. Его руки, когда-то теплые и сильные, теперь были ужасно худыми, изможденными. Его чернобородое лицо зарылось в черных волосах женщины.

Елена позвала тятю, однако он не услышал. Девочка дернула маму за руку, но та стояла, словно в землю вкопанная. Когда девочка добежала до воды, ее отец уже давно скрылся в ее водах.

После того как Степан утонул, ее мать быстро собрала все свои пожитки, погрузила их на телегу и перебралась в дальнюю деревню, стоящую на краю черного озера. Елена горько плакала. Девочка не хотела покидать тятю, зная, что он там, на дне реки. Мать отшлепала дочь по рукам.

– Если мы останемся здесь ждать твоего тятю, она заберет всех мужчин, которых мы любим. Ты же не хочешь, чтобы она затащила под воду твоих братьев?

Елена задумалась. Что значит потеря одного или двух братьев, если можно будет вернуть отца?

– Если она их убьет, эти смерти будут на твоей совести, – предупредила ее мать.

Елена поняла: вдали от реки будет безопаснее, но другие воды не хранят лица ее тяти. Когда мать умерла, она пересекла страны и океан лишь для того, чтобы оказаться как можно дальше от женщины в реке и отца. В этой безопасной стране она родила дочь и вскоре крестила ее, чтобы спасти ее душу. Теперь же, по прошествии стольких лет, женщина из других вод соблазнила мальчика, ставшего ее приемным сыном.

Она ждала русалку у лохани, в которой та спала ночью и топилась днем. При виде Эвангелины, раскрасневшейся и запыхавшейся, мадам Рыжкова испугалась, что русалка уже украла юность и жизнь Амоса.

Увидев мадам Рыжкову, Эвангелина замерла на месте. Старуха стояла под проливным дождем, промокшая до нитки. Ее лицо исказила злоба. Их разоблачили.

– Мадам! Вам следует вернуться в ваш фургон. Вы так заболеете и умрете.

Девушка подалась вперед, желая взять старуху за руку.

– Не тронь меня! Ты дотронулась до моего Амоса и зачаровала его. Ты заставила его лгать мне. Я знаю, что делают твари из твоего племени. Ты убийца и похитительница душ. Ты русалка.

Мадам Рыжкова поборола в себе желание кричать на девчонку. Годы, проведенные за гаданием, научили ее тому, что слова, произнесенные спокойно, производят на людей большее впечатление.

– Ты уйдешь. Ты оставишь нас и моего мальчика. Ты больше ничего у него не заберешь.

– Мадам! Мне кажется, что вы плохо знаете своего мальчика. – Пройдя мимо старухи, Эвангелина принялась отвязывать край занавеса, закрывавшего вход в ее лохань.

Оглянувшись, она прибавила:

– Я тоже плохо его знаю. Возвращайтесь в свою постель, мадам. Будет нехорошо, если вы заболеете. Амоса это очень расстроит. Я была свидетельницей смерти моей бабушки.

Девушка почувствовала тошноту, но справилась с ней. Ее руки дрожали, но она пересилила и дрожь. Она не позволила себе расплакаться до тех пор, пока, отдернув занавес, не залезла внутрь. Скрутившись клубочком, прижимая колени к груди, она смогла заглушить свой плач. Девушка не знала, какое из испытываемых ею чувств сильнее – страх или злость.

Приподнимая промокшие юбки, Рыжкова по грязи пошлепала к жилищу Пибоди. Когда старуха рывком распахнула дверь фургона, его владелец как раз сидел, склонившись над своим журналом, и тщательно рисовал на листе бумаги нечто, похожее на шатер. Его непомерных объемов живот навис над столом, заслоняя низ страницы. Испуганный неожиданным появлением мадам Рыжковой, хозяин цирка дернулся, и его рука прочертила на рисунке уродливую полосу.

– Черт!

– Девчонка должна нас покинуть, – произнесла надтреснутым голосом Рыжкова.

– Какая?

Пибоди повернулся на трехногом табурете, который называл своим «криптографическим креслом», и удивленно уставился на мадам Рыжкову.

Старуха зло тряхнула головой.

– Русалка. Так ты ее называешь. Эвангелина. Она сбила моего мальчика с пути истинного. Она заставила его обманывать меня.

Старуха хлопнула ладонью по столу хозяина цирка, еще больше испортив его рисунок.

– Эвангелина. – Пибоди накрутил на большой палец кончик своей бороды. – Я согласен, она держит нашего Амоса в кулаке. Такова любовь, мадам. Не стоит из-за этого волноваться. Со временем все само собой рассосется.

Пробурчав себе под нос что-то насчет юношеской любви, он вновь склонился над испорченным рисунком.

– Это нам весьма выгодно, мадам. Большие сборы. К тому же я не вижу в происходящем ничего дурного. Если вы не против, мадам, то я еще хотел бы прочесть кое-какую корреспонденцию.