Читать книгу "Парижские подробности, или Неуловимый Париж - Михаил Герман"

Фонтан Стравинского

Не сыскать в Париже места, принадлежащего лишь одной эпохе. Роскошные фасады османовских бульваров и авеню скрывают старые паперти церквей, торжественная готика церкви Сент-Эсташ высится за Форум де Алль, в его зеркальных башнях отражаются старые крыши пропыленных веками домов, и фонтан Невинных с волшебными рельефами Гужона чудится еще более грациозным в окружении современных бистро и магазинов, а разноцветный параллелепипед Центра Помпиду, «имплантированный» в средневековый квартал Парижа, стал знаком и символом вечного движения города к будущему.

Какие споры, гневные и непримиримые, гремели, когда гигантский параллелепипед Бобура – Центра Помпиду – еще только начинал строиться!

Впервые увидел я его со стороны улицы Ренар – со стороны заднего фасада. Здание буквально ворвалось в сознание. Сооружение, как мне показалось тогда, для Парижа противоестественное: зеленые и голубые трубы, желтые узкие вертикальные фермы, красные конструкции – нечто индустриально-футуристическое и вовсе не парижское. В автобусе раздавалось злобно-насмешливое шипенье – парижане негодовали.

Но как просто, смело и точно встало это здание внутри старого города, как оно было неназойливо и функционально, как в нем было интересно и весело! Сотрудники музея, с которыми я позже познакомился, заразили меня своей влюбленностью в него, я почувствовал его открытость, естественность цветов: зеленый цвет для водопроводных труб, голубой – для воздуха, желтый – для электричества, красный – для «динамических элементов» (лифтов и эскалаторов). Функции здания были вынесены наружу, сохраняя интерьер для собственно музейных и выставочных дел.

Парижская старина словно бы рада новизне и охотно вступает в диалог с нею. Налево от здания Центра Помпиду, на площади Стравинского, – фантасмагорический фонтан с полихромными скульптурами-мобилями Жана Тэнгли и его жены Ники де Сен-Фалль. Здесь все шевелится, вертится смешно и страшно, брызгает переплетающимися струями: огромные красные губы, рука с растопыренными пальцами, и череп, и масса других курьезов. Механическая хореография превращает пугающие эти фигуры в карнавал, пляску фантомов. И всему этому вторят музыканты, фокусники, певцы, шпагоглотатели, уличные художники и, уж конечно, тьма зрителей.

А стоит спуститься к улице Риволи – вновь возникнет старый, совсем старый Париж: и Отель-де-Виль с его стройными фасадами[202]и рядом грациозных фонтанов, и одинокая, словно выточенная из слоновой кости, башня Сен-Жак[203], одинаково прекрасная и в дождь, и в солнечных лучах.

Парижское такси

Как в скромном брассри естественным образом встречаются важный чиновник в галстуке от Ланвена с маляром в комбинезоне, так божественный купол собора Инвалидов – черный в золоте гирлянд (это сочетание есть, кажется, в одном лишь Париже) – высится на Левом берегу, вовсе не мешая с удовольствием рассматривать смешной и по-своему многозначительный памятник де Голлю у Елисейских Полей.

Вероятно, многое, что было выстроено в Париже, не стало архитектурным шедевром, но город ничего не отверг. Казалось бы, Дефанс – целый лес небоскребов, видимых совершенно отчетливо за Триумфальной аркой, столько лет завершавший знаменитую на весь мир перспективу, – варварство, надругательство, святотатство! Но эти грандиозные и легкие постройки, словно перекликающиеся с пирамидами перед Лувром, не дают городу остановиться, они, право же, ничему не мешают – гигантские паркинги, километровые туннели дарят новое дыхание усталой старине. И гул ветра под сводами Большой арки, ее надменная холодность, ее горделивая стать – к лицу Парижу.

А совсем недавно в северной части Булонского леса прославленный зодчий восьмидесятипятилетний Фрэнк Гери[204]возвел здание для выставочного центра Луи Вюитона. Паруса, стеклянные облака, перетекающие друг в друга сферические объемы – чудо свободной архитектурной мысли! Сооружение может и не нравиться, но не почувствовать вольный его дух, прорыв, веру в новые пути зодчества – едва ли возможно. Перед ним и в самом деле верится, что «наш мир не открыт до конца» (Гумилев). Дерзает Париж…

Нельзя не вернуться к Гюго, уже не раз цитированному на этих страницах:

Что за чудо-город! Самым непостижимым образом здесь грандиозное уживается с шутовским, пародия с подлинным величием, одни и те же уста могут нынче трубить в трубу Страшного суда, а завтра в детскую дудочку. У Парижа царственно веселый характер. В его забавах – молнии, его проказы державны. Здесь гримасе случается вызвать бурю. ‹…›

Таков Париж. Дымки над его крышами – идеи, уносимые в мир. Груда камней и грязи, если угодно, но прежде всего и превыше всего – существо, богатое духом. Он более чем велик – он необъятен. Почему? Потому что дерзает.

Дерзать – вот цена прогресса.

Свобода – состояние. Дерзание – поступок.

Метро

Поступком, дерзанием были новые площади, вживленные в дряхлеющие кварталы города, открывшаяся к Сене площадь Согласия, Эйфелева башня, Тур Монпарнас и Центр Помпиду.

Бесстрашный город. Он не боится быть самим собою, ему не надо казаться. Он – есть.

И парижане не боятся быть собою. Здесь много чудаков – по-моему, куда больше, чем в прославленном чудаками Лондоне. Милый, нескладный молодой человек, прогуливавший забавного пса, в ответ на наши улыбки улыбнулся с непритворной радостью и сказал: «Правда, мы похожи, он такой же смешной, как я!»

Сколько достоинства в том, кто может сам над собой смеяться и быть счастливым!

На дряхленькой старушке – coccinelle – пунцовый костюм, на подагрических ножках – лаковые туфельки на высочайших каблуках. И много украшений: она надела все, что у нее есть, – и дорогие старинные вещи, и любимую бижутерию. Она идет с трудом, упрямо расправив сутулящуюся спинку, тяжело опираясь на палочку, идет с улыбкой навстречу еще длящейся жизни, радуясь еще одной победе над временем. На лице ее счастье – она смакует этот миг, она любит свои «бижу» и с простодушной радостью показывает их, не слишком заботясь, насколько они ей идут. А ей все к лицу, ей весело, и, глядя на нее, веселее становится жить, и стыдно возвращаться в угрюмую нашу рефлексию.