Читать книгу "Сага о Великой Степи - Мурад Аджи"

Борис Годунов всех обвел вокруг пальца. Он загодя купил у Греческого патриарха право учредить в Москве новую Церковь, вестницу «новой веры», то есть христианство на греческий лад. Ее открыли 26 января 1589 года, когда слабоумный царь Федор был еще жив! Тогда у Кремля появился «карманный» духовный владыка, бывший архиерей Иов, он и совершил обряд миропомазания над самозванцем Борисом, назвав его царем.

Воистину, «пороки становились нравами».

Кремль публично отвернулся от Бога Небесного, от культуры своего народа и посмотрел на Запад. В тот миг Московская Русь стала Россией, христианской страной… Присягая царю-самозванцу, двор в один голос заявлял: царя Симеона «на Московское государство не хотеть», хотя в душе держался иного мнения. Царская свита стала двулика, это тоже ее новая черта. Черта Запада.

Упоенный властью Борис был по-московски милостив, он послал своему конкуренту гостинцы и бутылку испанского вина. За мое, мол, здоровье. Тот выпил и ослеп… Но даже будучи слепым, царь Симеон пугал Кремль своим законным правом на власть.

Ему вредили, как могли, каждый желал ущипнуть, уколоть. По приказу Лжедмитрия царя остригли, отправили монахом в Кирилло-Белозерский монастырь с именем Стефан. Василий Шуйский на девятый день своего царствования велел везти старца Стефана из Кирилло-Белозерского монастыря дальше, на Соловки. Под жесточайший надзор.

Лишь при Михаиле Романове безропотного и дряхлого «другого царя» оставили в покое. Наконец-то сбылась мечта его жизни – о нем забыли. Последние свои годы первый русский царь провел в Москве. В нищете и забвении.

Самозванцы похоронили Закон и царский титул вместе с царем Симеоном в монастыре, что стоял на окраине Москвы. Стоял на пути из Мещеры.

Москва – Касимов, 2008 г.

Мой Хаджи-Мурат, или как начиналась война на Кавказе

Оказывается, сродниться можно и с пушинкой, которую гонит ветер в безоблачное царство грез, так однажды случилось со мной, когда я шел по полю к себе на дачу и среди травы заметил неброский, с малиновыми цветами татарник, он слегка пушился. Пушинки одна за другой оставляли подсохший цветок. Их полет ослепил мне душу: вспомнился Лев Николаевич Толстой, его татарник и Хаджи-Мурат. У меня с ними связано личное, биографическое.

Хаджи-Мурат. Гравюра Г. И. Грачева (1886) с литографии 1851 года из собрания П. А. Ефремова

Нужна была нечаянная встреча в поле, чтобы ожила годами дремавшая память – не забылось, о чем однажды рассказал отец.

«Хаджи-Мурат» – самая яркая повесть в творчестве Льва Николаевича, где скупо, не прописывая деталей, он показал эпоху, связанную с тюрками. Но историки не заметили его знаков на дороге Времени… Поняв это, я поверил – Лев Толстой действительно великий философ, он даже в капле воды видел глубины бытия.

Писатель в молодости притронулся к свежей ране, оставленной Кавказской войной. Войной, о которой мы толком не знаем. И увидел то, что другим неведомо поныне.

Четвертая раса человечества

«Жители кумыцкого аула Таш-Кичу, питавшие большое уважение к Хаджи-Мурату и много раз приезжавшие в укрепление, чтобы только взглянуть на знаменитого наиба, – писал Толстой, – за три дня до отъезда Хаджи-Мурата послали к нему послов просить его в пятницу в их мечеть…» Для кого-то это просто слова из повести, а для меня – страница жизни моих предков. История покорения моей Родины.

Таш-Кичу был русской крепостью, рядом с селением Аксай, где родился мой дед. События повести близки нашему роду, они касались его. Арслан-хан, что стрелял в Хаджи-Мурата в Таш-Кичу, у крыльца дома, где тот остановился, был наш, аксаевский. Поступить так ему велел адат (обычай, «наказ отца»), предательство и кровную месть у нас не забывали, за подлость полагалось отвечать всем. Даже наибам.

По наказу отцов жил прежде Кавказ, по адатам.

Лев Николаевич зорко подмечал детали быта кавказцев. Несомненно, он наезжал в Аксай, потому что одно время проходил службу в Таш-Кичу и у местных аристократов брал уроки кумыкского языка, что отметили его биографы. Тюркский язык был не чужд Кавказу, его полагалось знать всем культурным людям.

Граф Толстой наверняка бывал у нас в доме, полагать так позволяет многое. Нет-нет, не наши семейные предания.

И даже не то, что я ношу имя его героя. Все глубже… Моих дедов с 1826 года призывали служить в Санкт-Петербург, в Собственный Его Величества конвой, они охраняли российских императоров, пройти мимо нашего дома московский граф просто не смог бы.

Таков Кавказ, еще один его адат… Гость – украшение дома.

Из обычаев, традиций складывается народ, его культура, в жизни все увязано, и литература лишь отражает это никем не писанное правило. Так, ранний вариант «Хаджи-Мурата» Лев Николаевич доработал в 1902–1905 годах, обогатил деталями, почему? Думаю, после визита в Ясную Поляну моего прадеда Абдусалама Аджи.

Прадедушка был военный человек, истинный кавказец, чтящий адаты, в подарок Тодетому он привез бурку и живые наблюдения, которых не хватало писателю, ведь до службы в конвое мой прадед, один из первых на Кавказе, окончил Каирский мусульманский университет, и его мнение, несомненно, интересовало графа, склонного к познанию мира. Говорю о том вовсе не из желания покрасоваться, тогда для общения находили равных себе по титулу и по знаниям, случайных людей в свой круг не брали, с ними не общались.

Встреча в Ясной Поляне нужна была, в первую очередь, писателю, он же не видел ислама. В пору его службы ислама на Северном Кавказе еще не было! Трудно поверить?

Что ж… читаем Толстого: «Разувшись и совершив омовение, Хаджи-Мурат стал босыми ногами на бурку, потом сел на икры и, сначала заткнув пальцами уши и закрыв глаза, произнес, обращаясь на восток (выделено мною. – М. А), обычные молитвы». Лишь тогда он начал намаз, окончив который, «вернулся на свое место…».

Мусульманин-суннит, как известно, отправляет обряд лицом не на восток, а на юг, на Мекку (Каабу). Правила предписывают ему совершать молитву пять раз в день: между рассветом и восходом солнца, в полдень, незадолго до заката, после заката, а также перед сном. Молиться можно в любом подходящем месте, даже на обочине дороги. Обряду предшествует омовение… Как видим, в исламе все четко и понятно, а Толстой описал что-то другое, непонятное. Справедлив вопрос, кто же по вере был Хаджи-Мурат?

И какие молитвы сначала, незаметно для себя, произнес он, обращаясь на восток? Толстой их назвал «обычными», почему? Что это – двойной стандарт?

А «двойным стандартом» молился не один Хаджи-Мурат, все кавказцы, участники войны, молились так. Для них приход русских войск на Кавказ был крушением прежней духовной культуры и обретением новой… Увы.