Читать книгу "Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд"

Они устроились за деревянным столом в углу и пригубили спиртное.

– Как поживает твое семейство, Чарли? Дела в порядке?

Чарли необходимо было побриться, на лице появились морщины. Его глаза сузились под копной черных волос.

– Семейство живо и здоро́во, – признал он. – Говорят, ты немало преуспел.

– Так и есть, Чарли. – Отрицать это было бессмысленно. – Много людей нажилось на войне.

Три года назад умерла мать Джона, а его отец Дирк отошел от дел и перебрался на свою маленькую ферму, которая находилась к северу от Манхэттена в графстве Уэстчестер. Он был очень доволен тамошней жизнью под присмотром домработницы. «Ты похож на старого голландца, почившего от трудов на своем бувери», – с любовью говорил ему сын. И хотя Дирк любил быть в курсе всех дел, за семейный бизнес теперь полностью отвечал Джон Мастер. А тот, спасибо войне, процветал, как никогда раньше.

Ибо давнее соперничество Франции и Британии приняло новый оборот. С минувшего века две эти силы боролись за контроль над индийским субконтинентом, прибыльной торговлей сахаром в Вест-Индии и северным меховым промыслом, однако в Америке их конфликты сводились главным образом к стычкам, осуществляемым при содействии ирокезов в верховьях Гудзона и реки Святого Лаврентия далеко на севере от Нью-Йорка. Но недавно они попытались овладеть долиной Огайо, что находилась на западе и вошла в обширные северные владения Франции на реке Миссисипи в Луизиане. В 1754 году довольно молодой и зеленый офицер британской армии из Виргинии по имени Джордж Вашингтон вторгся в долину Огайо и обустроил там маленький форт, откуда его немедленно вышвырнули французы. Сам по себе инцидент был мелким, но в Лондоне он принудил британское правительство к решению. Настало время раз и навсегда изгнать заклятого врага с северо-восточных земель. Войну затеяли всерьез.

– Спасибо Джорджу Вашингтону за то, что сколотил мне состояние, – весело говаривал Джон Мастер.

Война означала приватирство, и Джон Мастер хорошо на нем нажился. Дело было рискованным, но он это учел. Большинство походов оказалось убыточным, но прибыль от захвата нескольких кораблей была баснословной. Имея долю в десятке кораблей зараз и усредняя риск, он добился того, что доход превысил расходы. Фактически он сумел ежегодно удваивать, а то и утраивать свое состояние. Это была игра богача, но он мог ее себе позволить.

Однако настоящим благом для Нью-Йорка стала британская армия. Не прошло много времени, как для борьбы с французами из Англии прибыли десять, двадцать, а вскоре и двадцать пять тысяч «красных мундиров», сопровождаемые огромной флотилией с почти пятнадцатью тысячами матросов. Все они очутились в Нью-Йорке и Бостоне.

Армия и флот нуждались в продовольствии. И не только в нем: офицеры пожелали себе домов и всевозможных услуг. В придачу к постоянным поставкам на Карибские острова Джон Мастер получал правительственные заказы на огромные партии зерна, древесины, тканей и рома; тем же самым занималось и большинство его знакомых торговцев. Скромные ремесленники, тоже заваленные заказами, взвинчивали цены. Правда, некоторые рабочие жаловались на то, что болтавшиеся без дела солдаты устраивались на временную подработку и крали их заработок. Но в общем и целом трудовые семейства вроде того, что было у Чарли, могли выручить неслыханно много. Большинство ньюйоркцев, имевших хоть что-нибудь на продажу, с чувством произносили: «Благослови Господь эти „красные мундиры“!»

– Я много строю, – сказал Чарли. – Жаловаться грех.

Они пили весь вечер и говорили о семьях и старых временах. И Джону при воспоминании о былом казалось, что было не так уж плохо водиться с ребятами вроде Чарли. «Пусть я богат и мне сорок, живу припеваючи, – подумал он, – но мне знакома жизнь улиц, причалов и кабаков, что только на пользу делу». Он знал, о чем думают такие, как Чарли, знал, когда они лгут, и находил с ними общий язык. Он подумал о своем сыне Джеймсе. Джеймс был хороший малый. Джон любил мальчишку и не ведал с ним особых хлопот. Он взял на себя его общее образование и постоянно растолковывал тонкости городской торговли – учил, на что обращать внимание. Наставлял на истинный путь. Но фактом, по мнению Джона, было то, что молодое поколение воспитывалось в духе излишнего аристократизма. Как отец, Джон считал, что Джеймсу следует усвоить уроки, которые вынес он сам.

Поэтому, когда Чарли уже запоздно обронил, что его Сэму стукнуло тринадцать – ровно как Джеймсу, Джон вдруг подался к нему со словами:

– Знаешь, Чарли, хорошо бы они сошлись, твой Сэм и мой Джеймс. Как ты считаешь?

– Я не против, Джон.

– Так, может, я его пришлю?

– Ты знаешь, где меня найти.

– Тогда послезавтра. Днем.

– Будем ждать.

– Он придет. Давай по последней.

Когда они простились, папа уже сгорел дотла.

На следующее утро Джон Мастер рассказал Джеймсу о Чарли Уайте и велел заглянуть к нему завтра. Вечером напомнил еще раз. В назначенный день он подробно объяснил, как найти дом Чарли, и велел Джеймсу не опаздывать. Тот пообещал явиться в срок.

В тот же день Мерси Брюстер ждала своего гостя. Она тщательно выбрала время. Ушли и Джеймс, и Сьюзен, его старшая сестра. Муж вернется еще не скоро. Когда архитектор пришел, Гудзон проводил его в гостиную, где она расчистила столик, на котором вскоре и разложили чертежи.

Она готовила для мужа усыпальницу.

Нет, она не желала Джону смерти. Ни в коем случае. Ее любовь проявлялась в заботе о Джоне, живом или мертвом. А коли так, то, будучи квакершей, она отличалась практичностью.

С годами любовь Мерси к мужу только усилилась. Стоило ей увидеть новый парик или сюртук, сшитый по последней лондонской моде, или великолепный экипаж, как она сразу думала: «Моему Джону пойдет». При виде красивого шелкового платья она воображала, как порадует этой обновой Джона и как хороши они будут вдвоем. Если замечала в красивом соседском доме чиппендейловский стул или какие-то особенные обои, то склонялась приобрести такие же, чтобы придать элегантности своему и сделать его достойным своего мужа. Она даже заказала их портреты модному художнику мистеру Копли.

Ее страсть была невинна. Она никогда не отрывалась от квакерских корней. Ее тяга к роскоши не имела целью выставиться за счет других. Но поскольку ее муж был хорошим человеком, благословленным успехом в делах, то она не видела греха в том, чтобы радоваться хорошим, ниспосланным Богом вещам. В этом она безусловно являлась образчицей квакерства. Квакеры-олигархи правили Филадельфией, как венецианские аристократы. На севере же Нью-Йорка именно богатый квакер Мюррей построил роскошную загородную виллу, которую нарекли Мюррей-Хилл.

Здесь же, в городе, Бог никогда еще не предоставлял столь широких возможностей к шикарной жизни. Если во времена юности Джона утонченные бостонцы и европейцы находили Нью-Йорк грубоватым, то ситуация быстро менялась. Зажиточные классы селились все дальше от уличной суеты. Чистые георгианские улочки и площади замыкались в изысканной тишине. Перед старым фортом раскинулся скромный и приятный парк Боулинг-Грин, разбитый по образу и подобию лондонских Воксхолл и Ранела-Гарденз. Он стал тихой гаванью для прогулок почтенных людей. Театров и концертных залов было маловато, зато британские офицеры-аристократы, недавно прибывшие в город, могли приобрести дома ничуть не хуже тех, что остались на родине. Дом богатого торгового семейства Уолтон с дубовой обшивкой и мраморным холлом посрамил даже хоромы британского губернатора.