Читать книгу "Невеста императора - Елена Арсеньева"

Он видел Данилу Ивановича Долгорукова-Шибановского, которыйво время осады Москвы поляками Владислава насмерть защищал Калужские ворота, –и Григория Ивановича, прозванного Чертом, ближнего человека Федора Иоанновича иГодунова, известного тем, что крепко бил он крымчаков! Он видел судью судногопатриаршего приказа Владимира Тимофеевича, на дочери коего женился царь МихаилФедорович, но через четыре месяца молодая царица умерла, и Долгоруков,потрясенный ее смертью, случившейся от брака, который он с усердием устраивал,отдалился от всех и кончил жизнь свою в полном уединении. И боярин ЮрийАлексеевич был здесь же, убитый стрельцами во время бунта вслед за сыном своимМихаилом, посулив кровожадным палачам перед смертью: «Всем вам быть на плахе!»И, конечно, Григорий-молодой, отец князя Федора, был тут же, прославленный вСеверной войне доблестью и умерший в шведском плену, и жена его, ПрасковьяНиловна, стояла, лаская своего взрослого сына мягкими голубыми очами, полными слез.

В их присутствии плелись, творились в пахнущей ладаном тьметайные словеса, кои крепче пут земных связывали его небесными узами с девушкой,которая стояла рядом, склонив голову, и лишь изредка шептала что-то почтинеслышное, отвечая священнику. Она, ее нежное тепло и спокойная, несокрушимаятвердость духа, осветили и освятили душу князя Федора, изгнали из нее демоновтьмы – и даровали надежду на счастье. Он знал, сколь далек еще от них покой,однако был полон решимости ждать и бороться за то, чтобы в один из дней открытоназвать ее своею.

Но вот жених и невеста уже обменялись кольцами исоприкоснулись дрожащими губами. Их поцелуй был похож на затаенный вздох, ибоони оба знали, что ждет их за порогом церкви, за метельною завесою, за полнойопасности коридорной тьмою, – и полны были решимости испить чашу своей судьбыдо дна, не расплескав ни капли прежде времени.

Разомкнув губы, они глядели друг на друга, целуясь теперьвзглядами. Поп Вавила (князь Федор и вообразить не мог, что когда-нибудь увидиттаким сверкающим и одухотворенно-торжественным своего непутевого сподвижника!),мерцая ризами, медленно размахивал кадилом. Сладковатый, извечный чадзаволакивал мир непроницаемой завесою, означая безвозвратность и нерушимостьсвершившегося… как вдруг громкий топот в коридоре нарушил блаженное оцепенение.

Это не мог быть никто, кроме Савки, оставленного стеречь всенцах… но это не мог быть Савка, который не осмелился бы топать и шуметь. Всесие оказалось осознанно князем Федором менее чем в мгновение ока, но тело егона сей раз оказалось проворнее мысли: неизвестный еще только взялся за ручкудвери, а князь уже отпрянул в темный угол, загородив собою белое мерцаньеМашиного платья и даже успев на всякий случай развернуть ее лицом к стене: чтобне испугалась вошедшего, если это чужой, не вскрикнула.

И его по-звериному стремительный маневр оказался ненапрасен: властною рукою распахнув дверь, в часовню влетел… Бахтияр.

Даже князь Федор был ошеломлен – что же сказать о Вавиле? Онзамер, где стоял, оцепенел весь – от складок на парчовом сверкающем облачениидо кончиков рыжих ресниц! Глаза его, померкнув, остановились на изумленном лицечеркеса, и только рука безостановочно двигалась взад-вперед, безотчетноповторяя заученный жест и раскачивая, раскачивая кадило.

Бахтияр встал как зачарованный, не в силах отвести взор оттусклого золотого блеска на круглом боку священного предмета. И как ни былнапряжен князь Федор, у него мелькнула мгновенная мысль, что сейчас Бахтиярсвоим черным, хищным силуэтом как никогда похож на сгусток злобной, враждебнойчеловеку тьмы, бессильно замершей пред неким магическим кругом, каковымбессознательно огородился священник. Но тут еще одна зыбкая тень проникла вчасовню сквозь приотворенную дверь, взмахнула рукой – и Бахтияр, качнувшисьвперед, безжизненно простерся на полу, а Савка, столь своевременно явившийся напомощь, застыл в картинной позе, простирая руку с зажатым в ней пистолетом, чьимстволом он только что оглушил Бахтияра.

Успокаивающе стиснув Машину руку, Федор метнулся вперед исклонился над поверженным врагом. Перевернул тело – слава богу, черкес жив,хотя и не скоро очнется. Вдобавок ему придется поносить изрядную шишку. Можетбыть, поумнеет немного. Случается, люди от таких ударов теряют память, но этобыло бы слишком большой удачей. Но ничего. Ничего!

Стремительная сила озарения мгновенно подсказывала мысли ипоступки. Князь четко, до последней подробности, знал, что нужно сделать, чтобыночное событие если и не изгладилось из памяти Бахтияра, то, по крайности,предстало бы совсем в другом свете.

И потому он успел зажать рот Савке еще прежде, чем тотраскрыл его, чтобы возмущенно произнести: «Неужели жив, пес поганый?» Эти слова«услышала» только напряженная ладонь князя, а потом он сгреб под локти своихсообщников и, утащив их в дальний угол часовни, где так и стояла оцепенелаяМария, страшными знаками и гримасами призвал к молчанию, а сам чуть слышнопрошипел:

– Чертов Савка! Как же ты его проворонил?! А говорил –покараулю, знак подам, сгожусь, мол, вот увидите… Тсс! Ни слова, ни звука! Онне должен слышать наших голосов, поняли? Иначе – всё, здесь все пропали! Ясно?!

Поп и Савка, мигом всё смекнувшие, только кивнули, дляверности зажав себе рты руками.

– Вавила, свяжи его намертво, голову закутай. Кляп незабудь. Так спутай, чтобы и шелохнуться не мог! Пусть лежит до рассвета, пока яза ним не приду.

– А вы куда, ваше сиятельство? – даже не прошептал –прошелестел Вавила, а может, это вовсе даже не слова, а мысли его смогразобрать князь Федор – и ответил, озорно блеснув глазами:

– Ты нас только что венчал, а спрашиваешь? Все делаем, какуговорено! Я и дьяволу не позволю порушить мое счастье, не то что этомубасурману! – И, подмигнув Савке, который, зажимая рот, выражал свое восхищениедаже бровями и разлохмаченными волосами, нежно взял Машу под руку – и встретилее счастливый, бесстрашный взор:

– Идем?

Она только кивнула в ответ.

Смутно ощущая, что не только сам Бахтияр, но даже мысли онем пагубны, князь Федор мгновенно забыл про черкеса, слишком занятый тем,чтобы беспрепятственно добраться до второго этажа. Однако нынче ночью, верно,господь простер над ним свою десницу, ибо никто не потревожил их пути.