Читать книгу "Песочные часы с кукушкой - Евгения Белякова"

Карл Поликарпович невежливо фыркнул.

– Нет, погодите. Мистер Шварц явно держит при себе и Адама, и Жака с какой-то целью, пользуется плодами их труда… Вот вы знаете, сколько получает Адам за свою работу? А я знаю. Ни пенни. Он как-то сказал мне, так буднично, что он и мсье Мозетти работают задаром, только за стол и кров.

– Ну, сейчас пойдут журналистские рассуждения про эксплуатацию, – вспылил Клюев. – Знаете ли, многие рабочие спины гнут и за меньшее. И не наше дело лезть в чужой карман, если уж на то пошло.

Джилл примирительно накрыла его руку своей.

– Простите, мистер Клюев. Вы мне так помогли, а я снова обременяю вас своими подозрениями. Я понимаю, мистер Джейкоб ваш друг. Я больше ни слова плохого не скажу о нем, обещаю.

– Ладно. – Охотно согласился Карл Поликарпович.

Они завершили чаепитие в молчании, мисс Кромби вскоре ушла, еще раз поблагодарив невольного свидетеля ее душевных терзаний и обещав пригласить фабриканта на свадьбу с Адамом. А Клюев засиделся в кофейне допоздна. Официант носил на его столик чайник за чайником, а Карл Поликарпович угрюмо сидел, полный тяжких дум. Поначалу он возмутился, услышав обвинения журналистки, но чем дольше он сидел, тем большие сомнения возникали у него. Что-то все же было в ее словах, какое-то зерно… И вот сегодня – он несся сломя голову к Якову, собираясь разнести Жака в пух и прах, и какая-то пара фраз от друга – и он уже готов был выкинуть дневник Петруши. Да, отобрал его у Жака сначала, но выходил из дома на Никольской, уже уверив себя, что безопаснее будет и вовсе избавиться от документов, что Певцов собрал. Хотя… Таким ли он уверенным был? Да, разум его согласился с доводами Якова, они были всем хороши, как ни глянь. Но чувства… Карл Поликарпович все сидел, и думал. И каждый раз, пытаясь подобраться к мучающей его проблеме то с одного, то с другого бока, он натыкался на твердое, незыблемое ощущение – он должен верить Якову.

И вот это-то «должен» и пугало его больше всего.

«Полно, – сказал самому себе Клюев. – Я переволновался, у меня ум за разум заходит, столько всего приключилось… домой, домой, спать. Завтра утром все покажется дурацкими треволнениями… А Петруша? – Внезапно вспомнил он о помощнике. – С ним-то что делать? Вдруг задумает опубликовать свою историю?».

Расплатившись, Клюев направился домой, пешком, чтобы было время поразмыслить. И к порогу особняка пришел ровно тогда же, когда и к решению. Петрушу он отправит в Россию, к родным. Или даже сначала в отпуск – отдыхать. Скажем, в Крым, или на лечебные воды, на Кавказ. А потом продлит ему отпуск, чтобы парень с семьей повидался… А там, возможно, и вовсе предложит ему место у брата в мастерской.

Клюев чувствовал, что поступает правильно. Он так и не пришел к однозначному выводу: то ли Жак с Яковом вместе задумали что-то нехорошее, то ли француз один морочит голову всем, включая своего патрона; не решил, будет ли вообще вытаскивать на свет эту дичайшую историю с Калиостро. Но одно знал твердо – начнет он свой «крестовый поход» с разоблачением или нет, пусть это поставит под удар его, а не Певцова. Тот еще молод, у него вся жизнь впереди…

Яков и Жак склонились над ретортой, в которой жидкость, наконец-то, приобрела искомый темно-синий цвет, что вызвало у обоих вздох облегчения.

– Куда девать отходы? – Спросил Жак, кивая в сторону большой бадьи, куда они выливали неудавшиеся образцы.

– Разбрызгай. В оранжерее. – Яков снял очки. – Вреда растениям не будет, мне даже интересно, как именно они начнут расти. Здесь на сегодня все, теперь надо перенести граммофон в электрическую лабораторию. Хм, отчего-то под Вертинского мне хорошо работается, я эту грампластинку заслушал, мне кажется, до дыр.

Дверь скрипнула и вошел Адам.

– Что-то стряслось? – Поинтересовался Яков, краем глаза наблюдая за тем, как Жак сливает результат многочасовой работы в крепкую колбу. Он подобрал со стола резиновую крышку-затычку и протянул помощнику. Адам тем временем подошел, подал телеграмму.

– Принесли с пометкой «срочно», только что.

Шварц пробежал пару строчек глазами, поднял взгляд к потолку, что-то прикидывая, затем зажег горелку и поднес бумажку к пламени.

– Что-то еще?

Адам кивнул, и на его лице мелькнула еле заметная тень.

– Приходила мисс Кромби. Мы поговорили.

– О чем? – Яков махнул рукой на начавшего было ворчать о «всяких дурных девицах» Жака, указав ему на колбу, заполненную едва ли наполовину. – Лей, не отвлекайся… Так о чем вы говорили? – Он снова повернулся к Адаму.

– Она пришла узнать, что я чувствую и что собираюсь делать в связи с этим.

– И что ты ей ответил?

– Правду. Что я люблю ее, но делать ничего не собираюсь.

Яков стряхнул пепел с пальцев, скептически посмотрел на молодого человека.

– Да ну… Я ведь велел тебе не встречаться с ней.

– Вы сказали, цитирую: «Адам, я запрещаю тебе видеться с этой девушкой, навещать ее дома или на работе…»

– Я помню, что я сказал. – Прервал его Шварц, и задумчиво покачав головой, отошел к соседнему столу. Открыл ящик и стал в нем копаться.

– Готово, патрон. – Жак, безрезультатно подергав завязки, стянул фартук через голову. – Насчет этой Кромби – неужто я ее недостаточно напугал?

– Видимо, недостаточно, – сказал Шварц.

– Или она просто без ума от любви, pazza d’amore. – Хмыкнул Жак.

– Или, – покладисто произнес Яков. Окончив, видимо, свои поиски в ящике, он подошел к секретарю, и тихо, проникновенно сказал: – Адам, я приказываю тебе забыть эту девушку, мисс Кромби.

– Не могу, Яков Гедеонович.

Жак присвистнул:

– Бунт на корабле, кэп.

– Заткнись, – все так же спокойно произнес Яков.

А затем молниеносным движением ударил зажатым в правой руке ланцетом в грудь Адама, целя в сердце.

Кончик лезвия остановился в миллиметре от белоснежной рубашки секретаря. Адам, нисколько не переменившись в лице, держал Якова за запястье – крепко, железной хваткой.

– Это уже не бунт… – Прошептал Жак. – Это попросту невозможно.

– Отпусти мою руку, Адам. – Сказал Шварц и, когда юноша беспрекословно разжал пальцы, швырнул ланцет на стол; тот звонко задребезжал, ударившись о стекло реторты. Пожалуй, этот жест был единственным проявлением эмоций – более Яков никак не выказал своего удивления. Голос его был так же ровен. – Адам, ты ведь знаешь, что на меня твое чувство самозащиты не распространяется?

– Знаю, Яков Гедеонович.

– Почему же ты меня остановил?

– Я… – Тут впервые на лице юноши промелькнула не смутная тень, а яркое, видимое невооруженным глазом чувство. Правда, определить, какое именно, представлялось затруднительным даже Жаку, а уж он был искусным чтецом лиц. – Я… считаю, что моя смерть заставила бы мисс Кромби страдать. Я не хочу причинять ей боль.