Читать книгу "Моя жизнь, мои достижения - Генри Форд"

Глава 17. О разном

Никто не превосходит Томаса Эдисона[19]в дальновидности и сообразительности. Я познакомился с ним много лет тому назад, когда работал в электрическом обществе Эдисона в Детройте. Это было, должно быть, около 1887 года. Тогда в Атлантик-Сити состоялся конгресс электротехников, на котором Эдисон, как лидер этой отрасли, делал доклад. В то время я как раз работал над моим бензиновым двигателем и большинство людей, включая и моих коллег по электрическому обществу, пытались объяснить мне, что трудиться над ним – значит терять время, потому что будущее за электричеством. Эта критика, однако, на меня не повлияла. Я усиленно работал над своей идеей. Но когда я оказался в одном месте с Эдисоном, мне пришло в голову, что было бы все-таки очень хорошо узнать, считает ли великий знаток электричества, что будущее принадлежит именно ему. По окончании доклада мне удалось на минуту поймать мистера Эдисона, и я рассказал ему, над чем я работаю.

Он сейчас же преисполнился интереса, поскольку вообще интересовался всякой научной работой. Потом я спросил у него, есть ли, по его мнению, будущее у двигателей внутреннего сгорания. Он ответил примерно следующее: «Да, у всякого легкого двигателя, который обладает достаточно большой мощностью и не нуждается ни в каком особенном источнике энергии, есть будущее. Мы не знаем, чего можно достигнуть при помощи электричества, но я полагаю, что оно не всемогуще. Продолжайте работу над вашей машиной. Если вы достигнете цели, которую себе поставили, то я вам лично предсказываю большое будущее».

В этих словах весь Эдисон. Он сам сердце электротехнической промышленности, в то время молодой и полной воодушевления. Подавляющее большинство инженеров-электриков ничего не видели, кроме своего электричества, но их лидер понял с кристальной ясностью, что одна-единственная сила не в состоянии выполнить всей работы. Потому-то он и лидер.

Такова была моя первая встреча с Эдисоном. Я вновь увидел его лишь много лет спустя, когда наш двигатель был усовершенствован и уже поступил в производство. Он еще хорошо помнил нашу первую встречу. С тех пор я часто бывал в его обществе. Он принадлежит к числу моих ближайших друзей, и нередко мы обменивались с ним мыслями.

Его знания почти универсальны. Нет предмета, которым бы он не интересовался, и он не признает в этом отношении никаких ограничений. Он верит, что все возможно, но при этом не теряет почвы под ногами. Он продвигается шаг за шагом. «Невозможное» является для него названием вещей, для выполнения которых у нас пока недостает знаний. Он убежден, что по мере развития знания нам удастся создать силу, способную преодолеть «невозможное». Это рациональный путь для совершения «невозможного». Иррациональный путь состоит в попытках, предпринимаемых без предварительных, тщательно накопленных знаний.

Эдисон лишь на пути к вершине своего могущества. Это человек, который покажет нам, чего может достичь химия. Ибо он подлинный исследователь, видящий в знании, к которому он без устали стремится, исключительное средство для достижения мирового прогресса. Он не принадлежит к числу тех цеховых ученых, которые только и делают, что накапливают знания, превращая свой мозг в какой-то музей. Эдисон, несомненно, величайший исследователь мира и, может быть, самый непригодный в деловом отношении человек. В вопросах бизнеса он почти ничего не понимает.

Джон Берроуз[20]также принадлежал к числу лиц, почтивших меня своей дружбой. Я тоже люблю птиц и жизнь на сельском приволье. Я люблю бродить по дорогам и лазить через заборы. На нашей ферме около пятисот домиков для птиц. Мы называем их нашими птичьими гостиницами, и в одной из них, в «Отеле Пончартрейн» – домике для ласточек, – устроено целых семьдесят шесть квартир.

Птицы – лучшие товарищи. Мы не можем обходиться без них из-за их красоты и оживления, которое вносит их общество. Мы даже нуждаемся в них по сугубо хозяйственным мотивам как в истребителях вредных насекомых. Единственный раз, когда я воспользовался возможностями нашей компании для воздействия на законодательство, дело касалось птиц, и цель в данном случае, как мне кажется, оправдала средства. Билль Уикса и Маклина, требовавший защиты перелетных птиц, все откладывался в Конгрессе, ожидая своей естественной смерти. Истинным сторонникам билля не удалось возбудить среди членов Конгресса достаточно сильного интереса к нему. Мы негласно стали на защиту законопроекта и попросили каждого из наших шести тысяч торговых представителей телеграфировать своему представителю в Конгрессе. Наконец птицы все же как будто получили право голоса, и закон был принят. Кроме этого случая мы никогда не пользовались нашими возможностями в политических целях и никогда не станем этого делать. Мы считаем, что взгляды тех, кто у нас работает, – это их личное дело.

Но вернемся к Джону Берроузу. Я, конечно, знал, кто он такой, и читал почти все им написанное, но никогда не думал с ним встретиться – вплоть до недавнего времени, когда он начал обнаруживать ненависть к современному прогрессу. Он презирал деньги, особенно власть, которую они дают низменным людям для извращения человеческой природы. И вот он стал проникаться чувством отвращения к промышленности, приносящей деньги. Он ненавидел шум фабрик и железных дорог. Он критиковал промышленный прогресс и утверждал, что автомобиль убивает способность понимать природу. Я держался совершенно иного мнения. Мне казалось, что эмоции увлекли его на неправильный путь, и я послал ему автомобиль с просьбой самому испробовать, не послужит ли он ему средством для лучшего понимания природы. Этот автомобиль, когда он научился им управлять, коренным образом изменил его точку зрения. Он нашел, что автомобиль, вопреки его прежним взглядам, дал ему возможность больше видеть, и, с того момента как машина оказалась в его распоряжении, он почти все свои путешествия ради ловли птиц стал предпринимать, сидя за рулем. Он не мог не заметить, что во время этих поездок он может больше не ограничиваться несколькими милями, что ему стали доступны огромные пространства.

Автомобиль этот положил начало нашей дружбе – чудесной дружбе. Каждый, кто знакомился с Берроузом, неизбежно становился лучше. По роду занятий он был профессиональным естествоиспытателем, но не принадлежал к числу тех, кто подменяет суровый научный труд эмоциями. Так легко стать сентиментальным среди природы, но добиться истинного понимания птиц так же трудно, как и истинного понимания законов механики.

Впоследствии он занялся философией. Философия его была не столько натурфилософией, сколько естественной философией: то были широкие, тихие мысли, то была философия человека, проведшего свою жизнь в тишине среди деревьев. Он не был ни язычником, ни пантеистом, но он не ощущал большой разницы между окружающей нас природой и природой человека или между человеческой и божественной природой.

Когда он перешагнул через седьмой десяток, он изменил свою точку зрения на промышленность. Возможно, это произошло не без моего участия. Он понял, что не все ведь могут жить ловлей птиц. Одно время он питал ненависть к современному прогрессу во всех его видах, особенно если он оказывался связанным с углем и шумным движением. Это почти граничило с литературной аффектацией. Со временем он научился любить строй современной жизни, и, хотя это интересно само по себе, еще интереснее, что это произошло на семидесятом году его жизни. Джон Берроуз никогда не чувствовал себя слишком старым для того, чтобы чему-нибудь учиться. Он рос духовно до конца. Кто больше не в состоянии меняться, тот уже умер. Похоронный обряд в таком случае является лишь простой формальностью.