Читать книгу "Зажмурься покрепче - Джон Вердон"

Мадлен внимательно посмотрела на него, усмехнулась и произнесла:

— Тоже подход.

— А ты бы как поступила?

— Нет-нет, мне вполне нравится, как у тебя получилось. Но ужин остыл. Разогреть?

— Давай.

Он набрал в легкие воздуха и медленно выдохнул, надеясь совладать с адреналином.

— Саванна дала имена девочек — точнее, девушек — которые, по ее словам, пропали. И телефоны родителей. Как думаешь, звонить прямо сейчас?

— А это разве твоя работа? — спросила Мадлен по дороге к микроволновке.

— Хороший вопрос, — кивнул он, садясь обратно за стол. Реакция Эштона его бесила, и хотелось срочно что-нибудь сделать, но по здравому размышлению пропажей девочек должна была заняться полиция. Это была сложная процедура — определить, что человек действительно «пропавший», а затем внести его в соответствующие списки, которые потом расходились по базам данных. К тому же розыск совершенно точно был делом не для частника-одиночки, особенно если речь шла о нескольких пропажах с подозрением на похищение или что похуже. Зато рассказ Саванны пришелся очень кстати перед встречей с прокурором и обещанным представителем из бюро расследований. Гурни решил, что просто сообщит им все как есть, и пусть они разбираются.

А пока имело смысл поговорить с Алессандро.

Гурни принес из кабинета ноутбук и положил его на место тарелки.

Поиск по сетевой версии телефонной книги Нью-Йорка выдал несколько человек с такой фамилией. Разумеется, Алессандро больше походило на имя или творческий псевдоним, призванный наделить работы автора специфичным флером. Однако ни в одной компании соответствующей направленности такого имени не нашлось — ни в фотоагентствах, ни в рекламе, ни в маркетинговых, дизайнерских и модельных конторах.

Коммерческим фотографам несвойственна неуловимость, если речь не идет о ком-нибудь настолько успешном, что все, кто надо, и так знают, как с ним связаться, и для кого невидимость для широкой публики — составная часть имиджа, как у модных клубов без вывески.

Гурни подумал, что если фотография у Эштона от самого Алессандро, то у него наверняка есть и контакты, но момент, чтобы об этом справиться, был неудачным. Вэл Перри, в теории, тоже могла что-то знать — например, его полное имя. Но с этим предстояло разбираться завтра. Сейчас важно было сохранять ясную голову. Оставалась вероятность, что ассистентка Эштона просто не знает новых телефонов одноклассниц. А если они позировали тому же фотографу, что и Джиллиан, это могло быть ничего не значащим совпадением, как и их общий интерес к Гектору. Гурни закрыл ноутбук и опустил его на пол рядом со стулом.

Мадлен вернулась с тарелками — от пасты и креветок снова шел пар — и села за стол.

Гурни взял вилку, потом снова положил ее. Повернулся, посмотрел за французские двери — но сумерки уже сгустились настолько, что не было видно ни патио, ни сада, а в стекле отражались они с Мадлен, сидящие за столом. Гурни невольно удивился собственному лицу — такие резкие черты, такое серьезное выражение. Совсем как у отца.

Его тут же накрыла волна разрозненных воспоминаний. Мадлен с интересом наблюдала за ним.

— О чем ты думаешь?

— Что? А, да так… об отце.

— И что ты о нем думаешь?

Он моргнул.

— Я рассказывал тебе историю про зайцев?

— Кажется, нет.

— Когда мне было пять или шесть, я все время просил отца рассказать про детство. Он вырос в Ирландии, а у нас висел календарь с фотографиями Ирландии, так что я примерно знал, как она выглядит. Календарь привез сосед, который был там в отпуске. На картинках все было такое зеленое, каменистое, немножко сказочное. И мне представлялось, что это волшебная страна — видимо, потому что она была совсем не похожа на наш Бронкс.

Гурни так и не научился говорить о районе своего детства, не кривясь. Впрочем, как и о самом детстве.

— Отец был неразговорчив. Во всяком случае, со мной и матерью он говорить не любил. Из него почти ничего нельзя было вытянуть про детство. Но однажды я его все-таки достал и он рассказал одну историю. За домом его отца было поле. Он так и говорил: «за домом моего отца», и мне даже тогда было странно, ведь он и сам там жил. В общем, там было большое поле, за ним — низенькая каменная стена, а за ним — поле еще большего размера, и через него бежал ручей. А где-то совсем вдалеке виднелся холм. Дом был бежеватого цвета с темной соломенной крышей. На участке цвели нарциссы и бегали белые утки. Помню, как лежу перед сном и пытаюсь это представить — уток, нарциссы, поле и холм. Все думал: вот вырасту и поеду туда… — он замолчал, и это молчание вышло тоскливым.

— Так что за история?

— Что?

— Ты говоришь, отец рассказал тебе какую-то историю.

— Да. У него был друг Лиэм, они вместе охотились на зайцев с рогатками. Для этого надо было выйти в поле на рассвете, когда на траве еще лежит роса, тогда заячьи тропки в высокой траве виднее. Отец с Лиэмом ходили по этим тропкам. Иногда они заканчивались в зарослях ежевики, а иногда под каменной стеной. Отец даже помнил, какого размера были заячьи норы. Они ставили у этих нор и на тропках силки.

— И зайцы попадались?

— Если кого и ловили, то потом отпускали.

— А рогатки зачем?

— Отец говорил: «На всякий случай», — ответил Гурни и снова замолчал.

— Это вся история?

— Да. Понимаешь, все эти мелкие подробности так въелись в мою память, я так часто перебирал их в уме — представляя, что я там, с ними, иду по заячьему следу в траве — что эта чужая история стала самым ярким воспоминанием моего собственного детства.

Мадлен улыбнулась.

— Я тоже помню вещи, которых никогда не видела — если кто-нибудь интересно рассказывал. Помню не то, что было на самом деле, а то, что я представляла.

Он кивнул.

— Много лет спустя, когда мне было уже за тридцать, а отцу за шестьдесят, мы говорили по телефону, и я вспомнил эту историю. Помнишь, говорю, ты рассказывал, как вы с Лиэмом ходили в поле на рассвете, с рогатками? А он не понял, о чем речь. Тогда я стал повторять детали: заросли ежевики, ручей, стена, заячьи тропки… Отец сказал: ах, это… так этого не было. И сказал таким тоном, словно только идиот мог в такое поверить, — голос Гурни нехарактерно дрогнул. Он нарочито закашлялся, чтобы замаскировать дрожь.

— Значит, он все придумал?

— До последнего слова. И что самое обидное — это единственная история, которую я знаю о его детстве.

Глава 31

Терьерчики

Гурни сидел на стуле, разглядывая свои руки. Морщинистые, сухие — он совсем не так их представлял, если не смотрел на них. У отца были такие же.

Мадлен задумчиво убирала со стола. Когда вся посуда уже лежала в раковине, залитая горячей мыльной водой, она выключила кран и произнесла довольно будничным тоном: