Читать книгу "Мечник. Око Перуна - Вадим Долгов"

– Вот пожуй-ка, а то разит от тебя.

Ворон послушно взял сухой корешок и принялся жевать: он с детства усвоил, что перечить бабке не нужно. Корешок был почти совсем безвкусным и лишь слегка горчил. Однако, неведомо с чего, не выветрившийся еще до конца хмель вдруг как рукой сняло, голова прояснилось.

Добронега заглянула ему в глаза:

– Ага, проснулся, теперь можно и поговорить.

Она села за стол напротив Ворона, подперла руками голову и сокрушенно произнесла:

– И кого я воспитала?

Вопрос, понятно, ответа не подразумевал, и Ворон по-прежнему хранил глубокое молчание.

– И не то беда, что в битве проиграл и людей сгубил, а то беда, что сдался и медом решил себя отпоить. Да и каменья ты упустил потому, что в пещере пир устроил, вместо того чтобы быстренько домой вернуться. Ну да ладно, это списываю на то, что жены у тебя хорошей нет, некому тебя уму-разуму выучить. Не буду сейчас об этом говорить. Я тебя за другим позвала. Скажи-ка мне, милый внук, куда теперь наши супротивники каменья повезут?

Ворон удивился, откуда бабка узнала про пир в пещере, но удивление свое оставил при себе и лишь ответил на вопрос:

– В Киев повезут, ясное дело. Ко двору великого Киевского князя Ярослава. Пропали камни.

Ега кивнула и стукнула сухим кулачком по столешнице, усмехнулась зловеще и заявила:

– Там мы их и прихватим.

Ворон воззрился на нее недоуменно:

– Как прихватим-то? Они уже поди к Киеву подъезжают, а мы здесь, в Китеже. Хоть десять коней загони – не успеть уже. Да и бесполезно: Киев – город большой, и дружина княжеская своевольничать, мечами махать не даст. Это не Колохолм.

Старая Добронега таинственно усмехнулась и закатала до локтя рукав своей безразмерной рубахи:

– Смотри.

Ворон посмотрел. На самом сгибе руки, в локтевой впадинке, на старой морщинистой коже он увидел небольшой рисунок, изображавший то ли пылающее колесо, то ли солнце. Рисунок был вбит двумя красками, красной и черной, когда-то давно – уже порядком расплылся. Не успел Ворон как следует рассмотреть, как бабка одернула рукав и снова уселась на свое место.

– Что это? – Ворон по-прежнему смотрел недоуменно.

– Это метка, знак даждьбожьей дружины.

– Какой дружины?

– Даждьбожьей.

– А что это? И какое отношение…

– Это длинная история, – перебила его Добронега, – начиналось все тогда, когда старый князь Владимир начал крестить Русь. Сначала киевлян, потом новгородцев, и до смолян очередь дошла, и до суздальцев. До нашей глухомани не добрались, но там, где князь киевский мог уследить, утверждалась новая вера. Люди жгли старых богов и начинали поклоняться новому богу, то ли греческому, то ли иудейскому. Кто-то с желанием, кто-то – из страха. Немало было и таких, кому вовсе все равно, лишь бы был кусок хлеба да миска каши.

Был в те времена богатый гость-купец, молодой витязь от словен новгородских, от старшего древнего рода. Именем Садко. И не было славней купца на всей Руси: торговал он мехами, медом от моря варяжского до самого Царьграда. А уж на гуслях был мастак играть – заслушаешься. И ни в одном городе больше чем на седьмицу не останавливался. Приедет, продаст товар, пошумит-попирует – и снова в путь. В каждом городе у него был двор с верными людьми и складом товаров. Богов он почитал, но пока Владимир от греков новой веры не привез – о них не думал.

Но как пошло крещение по городам и весям – тут-то все и произошло. Превыше всего любил этот Садко свободу. Не стал он креститься, хотя у греков для крещеных много всяких выгод предусмотрено было. И никто ухватить его не мог. Сегодня он здесь, а завтра там.

И люди, те, что преданы ему были, тоже не спешили в Христовы храмы идти. Если уж совсем от тиунов и огнищан княжеских притеснения начинались, то для вида кресты надевали, поскольку дело торговое – тут важно прибыль не упустить, но тайно собирались и прежним богам требы совершали.

И до Владимира Садко знатным гостем был, а после крещения еще славнее стал: все равно что князь среди своей тайной дружины. И там уже не на выгоду, а на совесть и веру полагаться стали. И братьями друг друга нарекли. Брат за брата хоть в огонь, хоть в воду!

А со стороны ничего заметно не было. Садко и крест себе тяжеленный золотой справил, и на храмы жертвовал. Также и вся тайная дружина его. Но чтобы своих средь людей узнавать, придумали тайный знак ставить. Батюшка мой тоже среди тех людей был. Однажды увидела я у него знак – и давай расспрашивать, что к чему. Батюшка любил меня – рассказал все. А поскольку я в девках не только красавицей, но и умницей слыла, меня в тайную ту дружину приняли. Отсюда и знак.

По мере рассказа глаза Ворона все более и более округлялись. Однако, как только бабка умолкла, разум вернулся к нему.

– Раз ты молодой была, значит, и впрямь история давняя. И что нам от нее теперь проку? Садко-то твой уж поди в могиле давно?

– А вот и нет, жив и здоров.

– Да как такое быть-то может – или снадобье какое колдовское ему известно?

– Снадобий много, но нет пока таких, которые бы человеку вечную жизнь подарили. Кроме одного, о котором тебе, как я вижу, невдомек. Не в том дело, тот первый Садко уже умер давно. Но у него сынов было чуть не двадцать человек. Так вот дружина из них самого лучшего своим тайным князем и возгласила.

Ворон посмотрел на бабку так, что будь на ее месте крынка молока, так молоко бы непременно скисло.

– И как этот новогодский купчина, пусть и богатый, нам поможет? Купит, что ль, эти злосчастные измарагды у князя киевского и нам перепродаст?

– Ты забыл, – поправила его Добронега, – что это он в миру купчина, а промеж братьев своих почитается князем. И княжество его не меньше того, которым Ярослав Киевский, прозываемый Мудрым, правит. Только столица у него не в Киеве, а в Новгороде, но и в Киеве тоже верные люди есть. Даже наместник сидит – младший брат Садко Новгородского, Садко-меньшой Киевский.

– Да как его настоящий-то князь терпит?

– Потому и терпит, что Мудрый. Он этих братьев Садков всех наперечет знает. И знает, что начни он с ними войну – еще не известно, кто из этой войны победителем выйдет. А так все тихо-мирно. Все молятся своим богам и ведут свою торговлю. Никто никому сильно не мешает.

– Торговлю, говоришь? И за какое серебро мы потом у всей этой братии Очи Перуна выкупать будем?

– Ни за какие не будем.

– Что ж, твой Садко нам их задаром отдаст? Что-то я сомневаюсь.

– Плохо ты о людях думаешь, внучок. Для Садко Китеж – свет в окошке. Мечтал даже на старости лет в нашу глухомань перебраться, куда греческая вера не дошла еще. Она, конечно, дойдет со временем. И придется нам, а не нам – так нашим детям или внукам тоже тайно своим богам молиться. Только вот для того, чтобы это свершилось попозже, для того, чтобы город наш хранил дедовскую веру подольше, нам и нужны Перуновы Очи.