Читать книгу "Пангея - Мария Голованивская"

— А что значит — разоришься? — спросил Петух, пытаясь унять тревогу. Улыбнулся, съерничал: — Нищие бывают только духом…

Маргарита ответила по-глупому серьезно:

— Разориться, Петя, — это когда все твои бабки, и имущество, и даже жена — а кто знает? — переходят к чужим людям. Ты, Петушок, вкалывал, пупок рвал, а они хвать — и отобрали.

— С чего бы это? — возмутился Петух. — Я у них не отымаю, а они, значит, умные?

— Ну и ты тоже отнимал, когда маленький был, — улыбнулась Маргарита, — а на каждого отнимателя свой отниматель есть.

— Предадут меня, что ли? Ты это хочешь сказать? Разграбления без предательства не бывает.

Внутри у него все заныло.

— И чего ты, Ритка, так ненавидишь-то меня! — в сердцах крикнул он. — Приготовила мне разговорчик на завтрак! Со скуки пухнешь, вот и фантазии. Рожай уже, а то совсем от своего шмотья сбрендишь! Зачем вчера домработницу уволила?!!

— Это какую домработницу, — с бешенством в глазах переспросила она, — ленивую румынку? Анитку? Которую ты спишь и видишь как трахаешь? Козел!

Круглое лицо Петуха, круглый нос, круглый рот — все искривилось. Он устал, устал он. Он мягко двигался, словно катился калачиком, он от бабушки ушел и от дедушки ушел, он строил торговый центр и реконструировал купленный за гроши мебельный заводик, он скорефанился с бывшими генералами и подумывал о покупке одной заброшенной больнички — а чем черт не шутит, может, он и поднимет ее — надо же развивать дело, да и денежки в разные углы распихивать, но он очень устал, потому что трудно, очень трудно все время куда-то идти, продираясь через людскую слабость, зависть, нелюбовь, наконец.

Павлику план в общем-то понравился. А что? Скучно жить просто так. Без интриги. И отомстить за все этим козлам, всем и сразу, временами хотелось очень. Бывало, отвезет он своих хозяев на какую-нибудь пати, пристроится в уголочке ждать их и глядит на пацанов, прируливающих на своих закругленных блескучих тачках прямиком к клубу или ресторану. Они выскакивают из этих кукольных машинок такие узкожопые, узкоплечие, такие ладненькие и сладенькие, а что они, собственно, сделали для отечества, что им такая лафа? Откуда у них сладость вся эта, от папы с мамой, от богатых любовников или любовниц, кто они вообще такие, эти облизанные леденцы, и почему им все?

Скучно, скучно просто так преть в машине часами, тренируясь ответами на вопросы, распуская, как слюни, свое воображение. Надо все-таки что-то искривить, чтобы пускай на мгновение, чтобы отразилось во всей этой благолепной пачкотне другое небо, другие силуэты, чтобы заработали другие приводные ремни, чтобы хотя бы были варианты, а не один только сюжет: они молодцы, а мы подлецы.

Павел нашел слово — «заговор» — и много раз повторял его про себя, прежде чем произнести его при Рите:

— Это у нас заговор? Ну да, я понял, ну да…

Маргарита заволновалась.

— Это план, а не заговор, — резко сказал она. — И еще я хочу ребенка от любимого человека. Какой же это заговор?

— Ты дашь мне денег? — неожиданно для себя самого проговорил Павел.

— Он твой, — печально констатировал Господь.

— А ты сомневался? — улыбнулся сатана.

— Дам, — чуть не скрипнула зубами Рита.

— Да они тут все мои, — бодро продолжил сатана.

— Кроме Валентина, — подправил его Господь, — и пока что точно не известно, что сделает Петух. У него же свобода воли, я сам когда-то дал ее людям…

— Известно, — улыбнулся сатана.

Петух любил Валентина от всей души. Они служили вместе в гарнизоне, что стоял близ маленького сибирского городка, и когда Петуха отправили туда служить, он был даже рад, что оторвется на время от своих на тот момент сильно запутанных делишек и запрячется далеко, что даже прокуратура не найдет. Еще он был рад, что его не отправили служить к татарве, а то порешил бы, и не было бы у него после этого его петушиной судьбы.

Валентин был из местных, типичный недокормыш, и они быстро сдружились, подойдя друг другу прямотой и честным расхождением взглядов. Петух был фраер, и скрывать тут было нечего, а Валентин пролетарий до мозга костей, с пролетарскими такими взглядами на справедливость и пролетарской же ненавистью ко всему, что растет не из земли. Откуда в нем эта пролетарщина, было не совсем ясно: мать вроде не работница какая-то, а грамотная бухгалтерша, без отца, правда, рос, но по чертам лица видно, что отец у него был не подзаборный, потому что Валентин был ярок и красив, никакой червоточинки не было в его прямом и ясном лице, а от забулдыг или кожа плохая у детей, или кривое что-то, или просто — некрасота.

После армии Валентин сделался ментом, а Петушок вернулся в свои дела, и сколько он ни предлагал Вале пригнать в отпуск пару тачек, чтобы подработать, или помочь с какой-то «крышей», или просто так деньги и подарки, тот только фыркал и отплевывался: «Ты сам свои деньги люби, а я уж как-нибудь обойдусь».

Они часто говорили и изредка виделись. Он приглашал его к себе, сначала одного, а потом с женой Анькой, которая вечно кочевряжилась отчего-то, но Петушок не подавал вида, ради друга старался. Только один раз не выдержал:

— Да она из тебя душу тянет!

— Была б душа, — красиво ответил Валентин.

Когда Петушок проведал про Ритин замысел, а проведал он быстро, потому на всякий случай держал в сумочке ее жучка, он сразу позвонил Валентину. Тот уже год как не жил с Анной, и Петух почуял, что тот с вечной своей прямотой поможет ему или на деле, или советом. Валентин тогда уже не был ментом, он поднялся не без Петушковых советов сначала на макулатуре, а потом и на издании брошюр — Петушок и тут помог ему деньгами, которые Валентин на дело таки взял у него в долг. Петушок позвал, сказал: «Плохо все и надо очень», и Валентин сел в своем городке на поезд, доехал до Барнаула, а там пересел на потрепанный самолетишко, и утром уже они пили водку в увитой виноградом беседке на его огромном, поросшем соснами участке, где было и озеро, и остров, и карлики, и прочая дребедень, на которую Валентину было откровенно тошно смотреть.

— Ответь мне, — пьяно настаивал Петух, — почему ты ушел от Анны к этой твоей, как ее там, бухгалтерше? Ты ж любил ее и все такое?! Она поднимала тебя до небес, помнишь, ты так говорил?

— Заболел я от нее, — вытирая с лица ладонью пахнущий водкой пот, хрипло ответил тот, — слабость сначала, а потом душно как будто. Заметил я, когда она рядом, сила уходит и все. Я прочел, что рак так начинается. Я испугался, понимаешь меня?

— А она, может, трахалась с кем-то на стороне?

— Она не трахалась, она по-другому от меня отказывалась. В душе. Мол, быдло я. Но жить-то хочется…

— Баба моя втайне хочет от другого родить назло мне, — наконец проговорил Петушок. — Ты что б сделал, скажи?

Они обсудили. Мол, точно ли известно. Выпили пять бутылок за обсуждением. Спали на полу.