Читать книгу "Мистериум - Эрик МакКормак"

Главный доктор взял меню.

— Надеюсь, вас не утомили технические детали, Блэр. Одним словом, всех этих людей убил природный фактор. Серийный убийца, которого вы искали в Каррике, бродит по миру тысячелетиями и в итоге доберется до всех нас. Я, разумеется, имею в виду природу.

Доктор открыл меню и принялся изучать перечень основных блюд.

Разговор в «Последнем менестреле»(продолжение)

Блэр: Роберт Айкен и жители Каррика не знали, что яд натурален. Спустя некоторое время они пришли к выводу, что их отравили: это было логично после одного акта насилия за другим. Мы тоже так думали. Айкен видел Кёрка с этими его порошками возле источника воды и решил, что Кёрк и есть отравитель. Но наши следователи все знали про Айкена, знали о его растениях, корнях и эликсирах. Когда казалось, что он единственный не отравлен, они были убеждены, что он отравитель. А в действительности с самого начала никакого отравителя не было — разве что, может, пример идеальной справедливости.

Максвелл (пытается засмеяться).

Блэр: Итак, все иное, нежели казалось. Кёрк был вандалом и, вероятно, покончил с собой; Свейнстона прикончил апоплексический удар; а яд, убивший всех прочих горожан, был делом рук природы. Другими словами, Джеймс, судя по всему, Роберт Айкен невиновен. Он сознался во всех этих преступлениях — даже в убийстве своих друзей, — но теперь мы знаем, что ничего подобного он не совершал. И вот какая тайна осталась нам: почему он сознался?

Максвелл (в отчаянии или в надежде): Например, пытался, взяв на себя вину, расплатиться за преступление отца? Ну то есть — подправить историю?

Блэр: Может, ты и прав. Вероятно, ты понял этих людей гораздо лучше, чем я. Но я вот думаю. Быть может, когда они решили, что Кёрк умудрился всех отравить, они не захотели, чтобы авторство досталось чужаку? По сути дела, они не позволили ему остаться автором чего бы то ни было, даже вандализма. Они хотели, чтобы автором был их собрат, житель Каррика, — и Роберт Айкен счастлив был услужить.

Максвелл: А зачем он писал этот свой рассказ, и вызвал туда меня, и вообще зачем все это? Когда вы предъявили ему обвинение, почему он не сознался тут же, раз он этого хотел?

Блэр: У меня есть подозрение, что он хотел гораздо больше. Мне кажется, он хотел создать великую мистерию. И он явно преуспел в…

* * *

Тут у меня закончилась пленка, но я неплохо помню дальнейшее. Комиссар Блэр произносил слово «авторство» — это было так дико; я думал, он шутит. Однако я не видел ни намека на улыбку. Затем я онемел — онемел от смятения, — обдумывая выводы из этой теории.

Но через некоторое время виски смазало машинерию моего рта, и я просидел с комиссаром Блэром в «Последнем менестреле» еще несколько часов, обсуждая тайны Каррика под таким и сяким углом, размышляя о вине, невинности, сомнениях и уверенности.

— Комиссар Блэр, а вы сами верили, что Айкен виновен, когда предъявляли ему обвинение? Ну, то есть, считали его вандалом и убийцей?

— Ты знаешь, я никогда не тороплюсь с выводами, Джеймс. Он хотел, чтобы его обвинили; это я видел и ему подыграл.

К тому времени я знал его достаточно, чтобы не счесть подобный ответ странным. Я продолжал:

— Если остальные были с ним в сговоре с самого начала, можем ли мы верить тому, что они говорили?

— Ты мыслишь верно, Джеймс, — кивнул он. — Это тоже следует учитывать.

— Так что же — все это была ложь?

— Я думаю, в данном случае правда неотделима от лжи. Когда история кажется правдивой и у нас нет способа ее опровергнуть, отчего бы нам в нее не поверить? Если не ошибаюсь, отец Айкена что-то подобное говорил о старом моряке на празднестве.

— Да. «Жизнь человека может быть ложью, а его истории — абсолютной правдой». — Минуту я поразмыслил, а потом меня потрясла ирония: — По крайней мере, Айкен сказал, что отец так говорил.

Когда комиссару пришла пора уходить, он пожал мне руку.

— Я знаю, что жители Каррика недолюбливали южан, — сказал он. — Но, должен признать, меня они восхищают.

— Комиссар Блэр, — сказал я (к тому времени я уже выпил предостаточно), — мне кажется, вы отличаетесь от них гораздо меньше, нежели они полагали. — Он поглядел на меня еще суровее обычного, но, по-моему, ради того лишь, чтобы скрыть, как приятно ему это слышать. От виски я расхрабрился. — Кстати, — сказал я. — Этот запах, который я все время чуял в Каррике. Вы его чувствовали?

Суровость слегка отпустила его лицо.

— А, запах. Молодец, Джеймс. Я знал, что был прав, когда выбрал тебя. — И уже собравшись уходить, он сказал, почти прошептал: — Я всю жизнь тренировался на крошечных тайнах. Я и не думал, что мне повезет наткнуться на великую — на mysterium mysteriorum. Спасибо тебе, Джеймс Максвелл, что ты был рядом.

Книгу я не опубликовал. Не потому, что теории мои относительно Каррика и Айкена оказались безнадежно ошибочны. Я был достаточно молод, чтобы это пережить, и сел вносить обширнейшую правку. Я даже послал экземпляр рукописи комиссару Блэру. Он прочел его и отослал назад с запиской, начертанной его четким почерком.

Джеймс,

Только проглядел. Замечания:

1) Твои расшифровки и сокращения интервью в Каррике очень избирательны: мне остается только гадать, отчего ты выбрал самые эффектные фрагменты, а остальные опустил? Мудро ли проявлять тенденциозность, когда речь идет об уликах? Должен ли я напоминать тебе, каково твое собственное мнение о редакторах?

2) Был бы тебе благодарен, если бы меня (т.е. персонажа «комиссар Блэр») ты вообще вычеркнул из окончательной рукописи.

3) Боюсь, в моей «лекции» касательно теории уголовного права ты оказался ни в зуб ногой.

Прости. Я знаю, ты хочешь как лучше.

Блэр

Даже подтекст этой записки меня не притормозил. Нет — моим планам опубликовать «Чудовище» положила конец беседа с моим собственным отцом. Он рассказал мне такое, после чего я решил, что лучше просто забыть эту историю навсегда.

Мы сидели у камина в доме, где я родился, и отец пыхал трубкой. От запаха его табака на меня всегда накатывает мучительнейшая ностальгия по детству. Я завел привычку часто навещать отца после смерти матери, которую мы оба горячо любили. Он внезапно состарился, будто возраст прятался в нем, пока мать была жива, и решил, что теперь безопасно выползти наружу. Я обсуждал с отцом свою книгу и планы ее переписать.

— Этот фармацевт из Каррика, — сказал отец, — Айкен. Есть ли шанс, что он нам родственник?

— Что? — Я едва не задохнулся, и отнюдь не от трубочного дыма.

— Моя тетка — твоя, соответственно, двоюродная бабушка, — убежала с каким-то ремесленником с Нагорий. Не помню, то ли дантистом, то ли фармацевтом — что-то в этом роде. Мне тогда исполнилось всего лет пять или шесть. У меня создалось впечатление, что в семье она считалась паршивой овцой. Связи ни с кем не поддерживала, так что я больше ничего о ней и не знаю.