Читать книгу "Худышка - Иби Каслик"

Я достаю из дневника банковскую карточку и передаю ее Холли.

– Сними сотню и завтра принеси мне.

– Жизель…

– Сделай, как я тебя прошу!

Она смотрит на карточку.

– Если ты хочешь сбежать, скажи. Чтобы я тебя нашла.

– Никуда я не денусь. Посмотри на меня! Просто я хочу заказать пиццу.

Я усмехаюсь:

– Ты же терпеть не можешь пиццу.

Она сует карточку в джинсы, и крошит печенье в руке, и скармливает мне шоколадные крошки длинными тонкими пальцами.

Матку выскабливают кюреткой.

Сегодня мне приснился новый сон: как будто я падаю в пустое пространство, и на мне нет электродов, которые тянули бы меня вниз. Женские руки гладят мое тело, двигаются вверх-вниз с мягкой настойчивостью, по рукам, ногам, лицу. Я знаю, чьи это пальцы, не Холли, не Ив. Они складываются, как крылья, бьются у моего бока. Они тянут меня вверх, и вдруг оказывается, что я сижу на кровати.

Наконец, в первый раз за несколько дней я проснулась, я чувствую себя почти нормально, по крайней мере, в голове нет такого тумана, как раньше, и не так больно. Я вытягиваю катетер и слезаю с кровати. Такое ощущение, что я на Луне, только в этот раз я не качаюсь и не падаю: голые ноги опускаются на холодный кафельный пол, я нахожу брюки, которые принесла мне Холли, они висят на стуле. Я надеваю их и туго затягиваю ремень, чтобы они не падали.

«Вот молодец».

Я достаю пять двадцаток и карточку.

– Спасибо, – шепчу я, надевая футболку на голое тело, – грудь стала такая маленькая, что лифчик ни к чему.

На стуле сумочка Агнес, золотая и безвкусная, она недавно подарила ее Холли. Я открываю ее, и внутри оказываются обезьяний череп, горсть шоколадных конфет и тюбик губной помады Агнес сумасшедшего оранжевого цвета. Я иду в туалет, включаю свет, но тут замечаю нечто такое ужасное, что хватаюсь руками за стену.

«Ты молодец. Не надо пока смотреть в зеркало».

«О господи. Господи боже мой. Ты видела, на что мы стали похожи?»

«Видела».

Я пытаюсь выбросить из головы образ костлявой девушки с зелеными зубами, которая я сама. Я хватаю сумку и принимаюсь искать туфли. Поиски приводят меня к паре разноцветных шлепанцев, которыми мне и придется удовольствоваться. Я шлепаю в них вокруг кровати, выясняя, смогу ли я пройти бесшумно; у меня выходит шаркающая походка, и медсестра может подумать, что это какой-нибудь старик плетется в туалет. Я так рада новой одежде, я то и дело провожу по себе руками, чувствуя острые кости.

«Сейчас важно, чтобы ты не думала о внешности. Важно, чтобы ты сосредоточилась на главной задаче: выбраться отсюда».

«Но куда мы пойдем?»

«Это не имеет значения. Не знаю, как ты, а мне осточертели больницы. Предпочитаю побыть в каком-нибудь уединенном месте».

«Ладно, по правде сказать, я бы не отказалась от гамбургера».

«От гамбургера?!»

Меня пробирает дрожь. Мы проделали такой путь, и тут это. Я опускаюсь на пол ладонями и коленями. Я зарвалась, и она разрычалась. Вот дура, какая же я дура. Теперь она ни за что меня не отпустит. Дикая и голодная, я могу думать только о том, чтобы каким-то образом вернуть себе кровь, съесть хоть немного мяса. Я потираю ключицу; она безразлично хмыкает, но молча соглашается, медленно выравнивая дыхание. В конце концов, лев не откажется от мяса.

«Я сказала – гамбургер? Я имела в виду чизбургер».

Глава 33

Дорогой Господи, это я, Маргарет (шучу, это Холли).

Я никогда ничего не прошу. Я знаю, что меня вытурили из школы. Извиняюсь.

(И если ты это читаешь, если он это читает, привет, пап! Привет!) Ты все-таки его забрал, но я тебя не упрекаю, ничего подобного, я только хочу сказать, что с тех пор, как его нет, нам с мамой и Жизель живется как-то погано.

Но ты об ЭТОМ все знаешь, и я не о нем, а о Жизель. Если бы ты ей как-то помог, я была бы очень благодарна и пошла бы в церковь и помолилась, или стала бы читать вслух для слепых, или сделала бы все, что ты хочешь (только дай мне знать).

Видишь, я только хочу, чтобы моя сестра Жизель Васко поправилась и стала врачом или кем угодно, кем захочет.

Раз ты все равно можешь читать мои мысли, я даже не буду делать вид, что это бескорыстная просьба, потому что это не так. Я просто чувствую, что никто в нашем доме не сможет жить нормальной жизнью, если она не понравится, и это меня убивает, пусть даже моя жизнь убогая и недоделанная.

А еще сегодня мама пошла на работу, и поскользнулась, и упала перед домом, и не могла подняться, а только кричала и кричала, пока я не отвела ее и дом и не уложила на кровать, и она не смогла пойти на работу, потому что вывихнула лодыжку, и думает, что Жизель умрет.

К тому же вчера у Жизель стали выпадать волосы. Ее длинные волокнистые дреды просто стали как бы отделяться от головы, и это было очень грустно. Я хотела сбрить ее волосы с подушки и спрятать, пока она спит, но она все равно проснулась полулысая и стала кричать: «Черт, я что, на химиотерапии?» (прошу прощения) – а потом все плакала и плакала, совсем кик мама, по своим волосам, хотя, как тебе известно, у нее гораздо больше причин для плача, чем одни волосы.

Так что если бы ты сделал так, чтобы они перестали плакать, и дал бы мне знать, куда девать сестрины волосы, и (или) помог бы ей выздороветь, я была бы очень благодарна.

Спасибо, что уделил мне время.

Холли Васко.

P.S. Я тебя всегда любила.

Я сижу в машине, в ней громко играет радио, а Сол ставит машину во второй ряд и бежит в редакцию новостей.

Однажды Жизель сказала мне, что, если бы Сол был честолюбив, он бы через пару лет легко стал редактором отдела, если бы захотел, но ему наплевать.

«Он боится успеха, – сказала мне Жизель, посасывая леденец перед телевизором. – А боятся успеха те, кто боится неудачи, поэтому он всю жизнь просидит на одном месте. Но, по крайней мере, он умеет что-то делать, а не только пить». Она говорила все это с таким непререкаемым видом, как будто считала себя лучше Сола. У нее было такое выражение лица, что мне захотелось дать ей пощечину, сделать ей больно. Мне захотелось спросить ее, а где, по ее мнению, всю жизнь просидит она, если будет смотреть старые ситкомы, расхаживать в лохматых тапках в виде зебры и поношенном белье и объедаться шоколадными конфетами…

Пока Сол в редакции, я заглядываю в его бардачок. Там самые обычные вещи: права, какие-то болты, крышки от пивных бутылок, окурок и полароидная фотография, на которой Жизель танцует в клубе, у нее полузакрыты глаза, она поет в пивную бутылку, как в микрофон. На ней ярко-оранжевая майка, дреды стянуты свободным, но аккуратным хвостом, и она кажется счастливой. Я думаю, кто ее сфотографировал, и пытаюсь вспомнить, когда она в последний раз ходила танцевать, но не могу.