Читать книгу "Царские забавы - Евгений Сухов"

Девушка изнывала от наслаждения, она стонала, кричала под поцелуями Ивана Васильевича и просила только одного:

— Еще! Еще!

А он, опытным искусителем или кровожадным хищником, поднимался все выше и выше, подбираясь к самому горлу Христианы. Вот его рот у самой гортани, еще миг, и крепкие челюсти Ивана Васильевича вопьются в шею девицы, но вместо этого царь припал ртом к ее губам, извлекая из растревоженного нутра колдуньи новый всплеск радости:

— Государь, еще! Еще!

Иван не совладал с собой. Царь срывал с себя одежду с яростью ратоборца совсем не для того, чтобы ринуться в лихой бой, а затем, чтобы отведать веселящего напитка. Золотая парча ликовала вместе с государем, она трещала под его сильными руками, разлеталась во все стороны, будто бы сама собой срывалась с плеч.

Иван Васильевич склонился над Христианой — большой, косматый, он напоминал лешего, выбравшегося из чащи для того, чтобы неволить красу, но вместо звериного рыка из груди вырвалось:

— Хороша ты, Христиана, вот так бы век на тебя и смотрел. Ты на подушку приляг… смелей, девонька, здесь мягонько будет.

Девушка оперлась на руки Ивана, руки его были крепки, а сам государь был огромный и величественный, словно московский Кремль. Иван навалился на Христиану, и она почувствовала тяжесть его крепкого тела, как будто рухнул огромный детинец, придавив девицу под своими обломками.

Но Христиана была жива:

— Как хорошо, государь, как хорошо! Еще, Иван Васильевич. Вот так!

Царь Иван продолжал миловать девушку: он гладил ладонями ее лицо, плечи, движения были осторожны и своей неторопливостью напоминали девичий хоровод. Пальцы не желали пропускать ни одной складочки, ни одной выемки ее тела. Государевы губы старались не отстать и повторяли все то, что проделывали пальцы, и каждое новое прикосновение вырывало из девицы новый стон радости.

— Хорошо, государь, — шептала девушка, — хорошо.

А потом Иван Васильевич мягко вошел в Христиану, но вместо ожидаемого отчаяния услышал крик благодарности.

Христиана извивалась под Иваном верткой ящерицей, в страсти выгибала спину и запрокидывала голову, словно была богиней любви или ее жрицей. Дева, видно, явилась на землю православной Руси из Древнего Рима, чтобы своим искусством подивить самого государя. Иван Васильевич брал Христиану с ожесточенностью, на которую способен был только грозный завоеватель, ворвавшийся победителем в целомудренную обитель инокинь, — с криком, стенаниями, но чем яростнее государь овладевал своей пленницей, тем наслаждение становилось ярче. Вскоре, обессилев, Иван Васильевич распластался на красавице, раскинув в стороны руки. Христиана сумела вытянуть из государя все силы, проделав это с откровенной жадностью, подобно тому, как песок вбирает в себя дождевые потоки.

— Хороша, чертовка, — только и сумел проговорить Иван Васильевич, смахивая со лба обильную испарину. — Со мной такое только по малолетству приключалось… когда иной раз до баб дорывался. А уж как познаешь, так охота пропадала. А ты меня по-новому расшевелила. — Помолчал государь и снова пробасил благодарно: — Давно со мной такого не бывало.

Иван Васильевич с немым восторгом созерцал раскрасневшуюся девицу: румяна, а от этого еще более красива.

Вот еще одна тайна познана.

— Спасибо тебе, государь, — неожиданно произнесла Христиана.

— За что же?

Теперь Иван лежал с девицей рядом, и Христиана удобно положила голову ему на грудь, слушая биения государева сердца.

— За благодать, что мне доставил.

— При дворе желаешь остаться? Боярыней могу сделать. У меня в дружине такие молодцы, что любая баба за честь бы посчитала рядышком с ними быть.

— Разве может кто-нибудь с тобой сравниться, государь? — искренне удивилась Христиана.

— Справедлива ты, девка, — улыбнувшись, согласился Иван. Царь и вправду не сомневался в том, что в любовных утехах равного ему не отыскать даже во всей державе. На секунду государем завладела бесшабашная мысль — не взять ли девицу в жены! Всем хороша — и ликом, и статью, видать, и характером покладистая. — В царицы пошла бы?

— Не возьмешь ты меня в супруги, — без обиды заметила девица.

— Отчего же такую красу не взять?

— Боишься, что я колдунья.

Задумался государь.

— Ты и впрямь колдунья, я едва подумать успел, а ты уже разгадала.

Даже сейчас, напившись девицы вволю, Иван Васильевич не мог оторвать глаз от ее совершенного тела. Она была так же прекрасна, как меч-кладенец, созданный искусным мастером, и так же опасна, как его лезвие, — притронешься неосторожно к сверкающему острию, и кровь захлещет ручьем из разодранной раны. Такая красота губительна, как стрелы ордынцев, и нужно предусмотрительно отступить на недосягаемое расстояние, чтобы уберечься от смертоносного жала. Любовь ведьмы всегда напоминает красивый цветок, защищенный ядовитыми шипами, и ответная государева страсть — это лихое продирание через злой терновник, который неминуемо вопьется цепкой колючкой в плоть и вытянет остаток жизни через крошечное отверстие.

— Матушку мою сожгли, как колдунью. А она еще краше была. Половина мужиков в селе по ней страдало, вот потому бабы ее и порешили. Накинулись скопом, когда она в поле рожь жала, и повязали… Все боялись ей в глаза смотреть, думали, что она испепелит их злодейскими чарами.

Иван Васильевич накинул на плечи кафтан, затянулся крепко поясом. Девица уже тоже малость принарядилась, собрала волосья в косы, повязала лыковые лапти. Вот только платье малость рвано.

— Я тебя с собой заберу! — пожелал Иван Васильевич. — Во дворце у меня жить станешь. А наряжу тебя так, что всякая боярыня завидовать станет.

— Уйду я, государь, не сумеешь ты меня удержать, — проговорила девица ровным, почти бесцветным голосом.

Только Иван, с его слухом знатного певчего, мог уловить в этом тоне такие нотки твердости, которые укрепили бы даже дамасскую сталь. Ясно стало Ивану Васильевичу, что расшибется его строгость о характер девицы, подобно кому земли, свалившемуся на булыжник с кручи.

И впрямь не удержать.

— Чем же мне тогда тебя порадовать, голубка? Возьми мою нагольную шубу, такая красота иного терема стоить может.

— Нет, государь, то, что я хотела взять, я уже получила, — произнесла девица, и от этих слов по коже Ивана Васильевича пробежал суеверный ужас. — Женишься ты скоро, а меня еще долго помнить будешь. А теперь идти мне надобно, Иван Васильевич, подружечки заждались.

Не посмел удержать Иван Васильевич красу. Ступила Христиана в траву и затерялась среди полевых ромашек, а сосновый бор дружиной витязей поднялся на пути Малюты Скуратова и его сотоварищей.

Так и канула красавица в чаще, прихватив с собой свою тайну.

Глава 2

Александровскую слободу иноземные послы не без основания называли второй столицей Руси. Иван Васильевич пропадал здесь больше, чем где-либо. Даже свой царственный трон он велел привезти из Москвы в слободу и теперь не расставался с ним даже во время трапезы, и ранцы терпеливо носили за государем трон, ожидая, когда Иван Васильевич надумает присесть.