Читать книгу "Шалом - Артур Клинов"

Говорит: «Вы не бойтесь, я никому не скажу, что вы здесь прячетесь». Я ему: «Как вы меня нашли?» А он: «Я же пожарнику тут каждый угол знаю. Я хочу вам кое-что показать». Он прошел в каморку и вытащил из-под мышки несколько живописных этюдов на картонках. Мазня мазней. Какая-то церквушка и березки в поле. Но я его расстраивать не стал. Похвалил. Говорю: у вас, Петр Евлампиевич, талант. А он весь счастьем светится, говорит: «Вы мне открыли глаза. Я был слеп, а теперь вижу. Пишу каждый день, и так мне это нравится-нравится. Видите, даже шелом надел».

Уходя, достал из сумки сверток в газете. Я его развернул, а там две селедки, хлеб и бутылка вина.

30 октября. Пятница. Один день до изгнанья

Утром вернулся в мастерскую. Вчера не выдержал, взял спальник, подушку и отправился под мост ночевать – попробовать, как новом месте спаться будет.

Приехал, в шкаф залез, постель постелил. Правда, заснуть долго не мог, ворочался с боку на бок. Все же жестковато пока, да и руки в стенки упираются.

Наконец, надоела мне бессонница, вылез наружу и, поставив кресло с видом на Днепр, бутылку вина, что Евлампиевич принес, открыл. Вокруг тишина, только изредка последние троллейбусы по мосту пролетают. А передо мной Днепр расстилается. Вода ночью темная, что-то там нашептывает про себя и несет свои тайны к Черному морю. Подумалось: вот кто славянский брат Рейна. Вот где хребет этих земель. Помнит идола, что проклятье славянам изрек, и цивилизацию здешнюю на его берегах поднимал. А вокруг красота – все торжественно, будто не Днепр это вовсе, а Архонт несет свои воды к подземному царству. Вспомнил мать. Подумалось: вот единственный человек во всем этом безумном мире, который бы принял, понял, простил, приютил. Сиротливо совсем без нее. Надо будет на кладбище съездить. Погрустив, допил вино и отправился спать.

Ночью птица в парке кричала. Пронзительный такой крик, будто звала куда-то. Спалось так себе – дремал вполглаза. Утром, как троллейбусы наверху зашумели, поднялся, шкаф на замок запер и в бомбоубежище поехал.

Весь день оставшиеся вещи в катакомбы перетаскивал. Получилась неплохая берлога. Буду в ней ночевать, когда совсем холодно станет. Только надо незаметно сюда по ночам пробираться. Днем меня мигом вычислят, по следу пойдут и на это логово наткнутся.

Только что Витек пришел. Принес «Крыжачка» две бутылки. Ох, не люблю я этот глицерин. Но придется выпить за окончание сезона. Пойду стол накрывать – лук и хлеб нарезать…

31 октября. Суббота. Ноль. Пуск!

…

На этом месте записки Андрэ неожиданно обрываются. Но не потому, что тем вечером он опять крепко выпил. Хотя известно – одной бутылки на двоих может быть и достаточно, но вот двух на двоих точно никогда не хватит. Поэтому, выпив их, они с Витьком отправились в ночник за добавкой. Но так как в Могилеве после девяти наступал комендантский час на крепленые напитки, то догоняться пришлось лишь пивом. Тут и скрывался коварный подвох. Ведь каждый пьяница-профи знает – нельзя полтора литра глицерина заливать сверху большим количеством пива. Может образоваться нитроглицерин, вещество крайне взрывоопасное, и последствия будут ужасны. И даже если вы сможете избежать злоключений, то утром наверняка вас ожидает тяжелейший бодун.

Но не только в этом состояла причина отсутствия записи в дневнике. Просто первым вечером промозглого ноября в тех местах, где можно было их написать, Андрэ не появился. Он не пришел ночевать ни в бомбоубежище, ни в шкафы под мостом, ни в тайный схрон в катакомбах. Не видели его ни на одной из квартир могилевских знакомых.

Просто в этот осенний день он отправился в полет. Тот полет, которого вроде бы ждешь, а наступает он все одно неожиданно. К которому в мыслях будто готов, но, когда появляются белые ангелы, ты кричишь им: «Оставьте! Оставьте меня в покое! Не хочу! Не желаю я с вами лететь!» Но ангелов больше не интересуют ваши желания. Они берут вас под белые крылья с собой, с равнодушием сообщая, что это тело вам уже не принадлежит.

Возможно, если бы в этот вечер они с Витьком столько не пили ничего б не случилось, но разговор был серьезный – они решали извечный вопрос: что делать? И как дальше жить? Узнав про разговор со Шваброй, Витек пришел в странное возбуждение. Он заявил, что выбора нет, Шелом однозначно надо снимать, иначе за убийство фашиста светит тюрьма, а в тюрьме все равно его снимут. Укрыться где-то в России Андрэ тоже не сможет, везде его узнают по прусскому шпилю. Единственный вариант – подарить Шелом другу.

Весь вечер и ночь Витек умолял передать ему этот проект. Он уже видел себя триумфатором, покорителем Москвы, марширующим в золотом прусском Шеломе по Красной площади. Клялся, что будет носить его не снимая всю жизнь, предлагал безумные деньги, которые в будущем заработает неважно как, прося ли подаяние у интуристов около собора Василия Блаженного, либо заключив контракт с крестным отцом арт-мафии Ларри Гогосяном. Но Андрэ был непреклонен. Под утро они даже подрались, когда Витек, окончательно окосев и устав от бесполезных уговоров, попытался силой надеть проект на себя. Бой был короткий. Точным ударом Андрэ поставил Витьку под глазом фингал, тот отлетел в дальний угол, а затем они заключили мир и выпили еще пива.

Когда в полдень они проснулись в бомбоубежище на куче тряпья, то, что творилось в их разорванных котелках, даже трудно было назвать похмельем. Под Шеломом будто находилась двухпудовая чугунная гиря, которую Андрэ даже не смог сдвинуть с матраса. Гиря скрутила виски, сдавила артерии, сплющила львов, так что Святополк с Валенродом безжизненно лежали на ней, как два дохлых кота на дороге, по которой проехал многотонный каток. Вокруг все кружилось, глаза выскакивали из орбит, а чтобы удержать гирю в вертикальной позиции, требовалось какое-то нечеловеческое усилие воли. Андрэ сразу понял, что это тот день, когда дожидаться захода солнца не только бессмысленного даже опасно.

Состояние Витька было похожим, но в отличие от хозяина мастерской его организм не был так изнурен голодовками, поэтому именно он отправился к ближайшему магазину за флаконом так необходимого им сейчас лекарства.

Если б Андрэ все же прислушался в тот день к голосу Федора Михайловича, который явился тотчас, как только Витек ушел в гастроном, то, может, его миновал бы полет ласточки над кукушкиным гнездом. Но он не прислушался. Наоборот, начал спорить. Заявил, что в самой идее – через страдания к совершенству – есть нечто порочное! Ведь если страдания от Бога, а совершенство от беса, то куда ж тогда катится мир, если не к черту!

Когда Витек вернулся с микстурой, Андрэ, первым делом накинувшись на пиво, со словами, что нет у него более авторитетов и никакой Федор Михайлович не вправе указывать, в какое время начинать ему пить, опрокинул в отверстие для рта на чугунной гире сразу целую бутылку. Потом, разлив по стаканам «Крыжачок», они взяли на грудь грамм по двести.

Как обычно, после такой терапии бодрость и ощущение радости жизни ненадолго вернулись. Андрэ повеселел, чугун в голове растопился до состоянья эфира, до той его фракции, когда все твое существо вдруг ощущает необычную легкость, почти эйфорию, когда мир опять становится дружелюбным, ласковым, милым. Львы на Шеломе тоже ожили. Их плоские оболочки наполнились гелием, и, невесомые, как воздушные шарики, сцепившись лапками, они принялись отплясывать над головой Андрэ «Крыжачок».