Читать книгу "Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович"

Завязалась короткая дискуссия о спиритизме. У Рокиньского не было оснований подозревать их в чрезмерном количестве выпитого, скорее наоборот: мысли разъяснились, определения приобрели точность и правильность. Затем разговор зашел о Конан Дойле, его интересе к детективному жанру. Кучиминьский высказался в том духе, что Конан Дойл широко известен, а критики громили его за создание образа Шерлока Холмса, хотя прежде всего он был автором хороших и глубоких исторических романов.

— Ох, уж это пристрастие раскладывать все по полочкам, — говорил он, — потребность навешивать самые примитивные ярлыки. Выходит, один герой в романе может уничтожить автора, создает и закрепляет о нем самые ошибочные суждения. Спросите любого юнца об Уэллсе и в ответ услышите: «Уэллс? Это «Человек-невидимка». Вот результат деятельности Монека и его сотоварищей.

— Или доказательство, что популярность получают те произведения, образы которых автор наделил большей убедительностью, — высказался Мушкат.

— Разумеется, — согласился Стронковский, — самым жизненным будет тот герой, которого автор отождествляет с собой.

Приводились примеры. Разговор раз за разом прерывался, чтобы потом снова возобновиться. После одиннадцати пришел Ирвинг. В первом зале он встретил директора Долмача и спросил его:

— Я вчера не одалживал у вас деньги?

— Вы, вчера?.. Нет, ваша милость, но если нужно, я сейчас распоряжусь…

— Нет-нет. Я просто запамятовал и хотел уточнить. Спасибо.

Ситуация показалась Ирвингу странной и непонятной. Почему Гого соврал, почему сказал пани Кейт, что одолжил у него деньги? Ирвинг не мог себе это объяснить. Он сел за стол, и когда разговор в очередной раз оживился и стал громче, тихо спросил Залуцкого:

— Послушай, Али-Баба, я вчера никому не одалживал несколько сотен злотых?

— Нет, никому, а в чем дело? — удивился Залуцкий.

— Да так, мелочь, не имеет значения. А кто-нибудь обращался ко мне?

— Нет, но что случилось?

— Просто не помню.

— Вообще, что-то происходит и с моей памятью. Это, вероятно, водка, — предположил Залуцкий. — Несколько недель назад на каком-то банкете я пригласил в деревню на охоту двоих молодых Веберов и совершенно забыл об этом. Они, конечно, приехали, не застали меня и можешь себе представить их удивление. Или еще. Вот вчера я потерял портсигар. Неважно, что это была ценная вещь, главное, я привык к нему, к тому же это память о моей первой любви.

Ирвинг взглянул на него, но ничего не сказал. Ему в голову пришла нелепая мысль: не связана ли потеря портсигара Али-Бабой каким-то образом с враньем Гого? Как же в первую минуту он ругал себя за это некрасивое и неправдоподобное предположение, но потом вспомнил, что когда-то в «Мулен Руж» Гого ночью заложил гардеробщику, который нелегально занимался такими операциями, свой перстень с бриллиантом.

Мысль была столь навязчива, что он решил тотчас же проверить ее. Придумав какой-то предлог, он вышел и отправился в «Мулен Руж». Кабаре только открыли, и там было еще пусто. В гардеробе висело лишь несколько пальто. Гардеробщик встретил его беззаботной улыбкой на толстощеком лице. Отставив миску с бигосом, он вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:

— О, пан барон, вы сегодня к нам рано.

— У меня есть к вам дело, — ответил Ирвинг.

— Ко мне? Я к вашим услугам.

Ирвинг колебался.

— Это весьма конфиденциально.

— Вы можете положиться на меня, — убедительно заявил гардеробщик. — Как камень в воду.

— Меня интересует, не оставлял ли вчера кто-нибудь у вас… золотой портсигар?

Глаза гардеробщика подозрительно сузились.

— Нет, пан барон. Откуда, у меня же не ломбард.

Ирвинг с облегчением вздохнул и уже свободно сказал:

— Жаль, один из моих приятелей, подвыпив, оставил где-то свой портсигар, а где именно — вспомнить не может. Он попросил меня выкупить, и мне подумалось, что он, возможно, у вас.

— Извините, пан барон. Если так, если пан Зудра посвятил вас в эту тайну, то меня данное слово уже не обязывает хранить тайну. Действительно, пану Зудре вчера требовались деньги, и он продал мне свой портсигар.

Ирвинг онемел. Ему стало так гадко на душе, что он стыдился посмотреть гардеробщику в глаза. Кое-как собравшись с мыслями, он сказал:

— Не имеет значения, оставил или продал. Во всяком случае, он был пьян и сейчас хочет вернуть его. Вы должны мне отдать, вы обязаны.

— Но, пан барон, я же ничего плохого не сделал. Каждому можно покупать, или это грех? Я согласен вернуть, но не могу потерять деньги, заплатив восемьсот злотых, пан барон.

— Я дам вам тысячу.

Гардеробщик расплылся в улыбке.

— Я бы остался в убытке, пан барон.

— Так сколько вы хотите?

— Это дорогая вещь. Я был сегодня у ювелира. Портсигар стоит как минимум полторы тысячи.

— Но вы же заплатили восемьсот.

— Я не разбираюсь в этом и рисковал. Если бы оказалось, что он стоит меньше, я бы не посмел сказать пану Зудре о возвращении разницы.

— Я дам вам тысячу сто.

Гардеробщик низко раскланялся.

— Если вы решите дать мне тысячу двести злотых, тогда я не буду обижен.

— Хорошо, — сжал губы Ирвинг, — принесите его.

— Сию минуту, ваша милость.

Открыв каморку при гардеробе, он исчез. Спустя несколько минут вернулся с портсигаром, который принадлежал Залуцкому. Отсчитав двенадцать банкнот по сто злотых, Ирвинг сказал:

— Разумеется, об этом никто не должен знать.

— Да-да, пан барон. Спасибо, ваша милость. Мое почтение, ваша милость.

Ирвинг откланялся и вышел. Оказавшись в машине, он еще долго не мог тронуться с места, думая, как следует поступить в создавшейся ситуации. Проще всего и справедливее было бы пойти к Гого, сказать ему все в глаза и пожелать, чтобы не осмеливался больше появляться «Под лютней», ведь он просто украл вещь. Остальным можно было бы не говорить о случившемся, а дать лишь понять, что с Гого нужно прекратить всякие отношения и вообще знакомство.

Однако это лишило бы его возможности видеться с Кейт. На такой шаг Ирвинг не пошел бы ни за что на свете. А может…

У него мелькнула мысль: а она, узнав, что Гого совершил кражу, могла бы оставаться его женой, жить с ним под одной крышей, не захотела бы развестись? Правда, любящая женщина умеет прощать мужчине даже преступление, но Ирвинг, наблюдая за ними, уже давно, несмотря на ее заверения, перестал верить Кейт, что она любит мужа.

Щеки Ирвинга покрылись румянцем.

«Будет свободна, будет свободна», — подумал он и сжал в кармане портсигар, небольшую безделицу, которая, однако, открывала ему перспективы безграничного счастья.