Читать книгу "Кучум - Вячеслав Софронов"

— Чего слоняешься без дела? — напустился он на приказчика Антипа, что два раза уже как повстречался ему. — Поди, давно на варницах не был, все здесь околачиваешься?!

— Да что ты, хозяин, — поднял тот, как бы защищаясь, обе руки, — всего третий день лишь как воротился…

— Вот и отправляйся сызнова туда, — не оборачиваясь, бросил на ходу Семен Аникитич. Антип почесал в затылке, с укоризной поглядел вслед осерчавшему на что то хозяину и потащился дальше.

Семен же велел седлать коня и снарядить с собой небольшой отряд охраны, запастись припасами на пару дней и, никому не объясняя причину своего отъезда, шумно выехал из городка через небольшие скрипучие ворота, которые тут же закрыли подобострастно глядящие на хозяина охранники. Семен покосился на косолапых мужиков, вчерашних хлебопашцев, подумал, что им привычнее держать в узловатых наработанных ладонях вилы или косу, нежели копье или саблю. Народишко в городке менялся едва ли не каждый год, то притекая по десятку человек на день, то внезапно исчезая, не спросив оплаты, а потом появлялась в чусовских лесах еще одна шайка воровских людей, грабившая обозы, одиноких охотников вогулов, промышлявшая нехитрым разбойным делом. Вскоре и она исчезала с той же быстротой как народилась. Уходили, видать, то ли на Каму, то ли дальше на Волгу, а вслед за ними объявлялись новые шайки, и люди сообщали иные имена разбойных атаманов, чтоб через год забыть и о них. И так едва ли не каждое лето…

Конь вынес его по узкой лесной тропе к речному каменистому обрыву над Чусовой, видневшейся далеко внизу свинцовым отливом излучины, переходящей в большую петлю речного русла. Лишь небольшой кусочек воды можно было различить сквозь широкопалые ветви темных елей, соседствующих с величавыми соснами, уцепившимися мощными корнями, как орел когтистыми лапами, за каменистый склон.

Чусовая отсюда, сверху, казалась тихой и кроткой, словно покорная невеста у ног победителя. Но Семен знал, какой мощью встречает река неосторожного пловца, втягивая его вовнутрь, бросая на скалистые берега, играя с ним, как кошка играет с полузадушенной мышью, чтоб потом, натешившись вволю, утащить на дно и, так же играючи, продолжить величавый бег, очаровывая нежностью своей, вкрадчиво приглашая войти, окунуться, помериться силами.

Нет, Семен Аникитич знал ее норов, хитрость и своенравие. Но от этого еще больше испытывал гордость и уважение к реке, на которой родился, чью воду пил долгие годы, умывался, плескал в баньке на каменку, вдыхая бархатистый пар, снимающий тяжесть и усталость.

Чусовая… Кто дал ей такое имя? За что названа она тихим, пугливым именем, предвещающим опасность, несущим предупреждение? Русский человек издавна складывал губы трубочкой, выдыхая через них с шипением воздух, поднимая при этом указательный палец кверху. "Чу!", "Чудно!", "Чур меня!" И Чусовая одним названием своим предупреждала, остерегала, призывая к чуткости, осторожности.

Столь же чуток и опаслив был народ, проживающий на ее берегах, пришедший сюда задолго до русских. Но не столько богатства лесов влекли их, сколько руды, выступающие тут и там, хитро подмигивая людям красновато-рыжими и зеленовато-изумрудными буграми, многоглазьем россыпей, притаившихся меж перелесков. Именно они и тянули, звали людей, чтоб найти их, извлечь из земли, переплавить и выковать ножи, кинжалы, топоры, наконечники для копий. Старые штольни встречались довольно кучно, совсем рядом с Чусовой, зияя дырами провалов, обильно поросших зеленой травой, а на кучах отвальной породы кустились розовым цветом душно пахнущие розовые соцветья Иван-чая, безошибочно указывающие любому места прежних выработок.

На них-то, эти соцветья розоватых, нарочито нарядных цветов, и обратил внимание Семен Строганов много лет назад, когда еще с отцом ездил по отдаленным варницам, и в пути они частенько натыкались на старые штольни, окруженные розовым полукружьем подрагивающих от легкого ветерка цветов. Заросли Иван-чая словно приглашали заглянуть внутрь, раздвинуть, отыскать темные ямы, уходящие глубоко под землю. Семен, оставаясь один, без отцовского присмотра, выискивал наиболее глубокие, отлого идущие вниз штольни и на четвереньках забирался в темный, сумрачный лаз, с дрожью во всем теле проползал по нему, ощупывая руками осклизлую поверхность стен, подсвечивая себе смоляным факелом, подбирая обломки красноватой руды.

Отец, увидев его измазанную в земле одежду, благодушно ворчал на младшего сына-последыша, грозил толстым пальцем, чтоб прекратил шалость, но в душе понимал неуспокоенность мальчика и не чинил особых препятствий обследованию им старых штольней, надеясь, что со временем сын одумается, прекратит пустые занятия.

Но Семен после смерти отца не только не оставил поиски, но разыскал сына старого пасечника Тимофея, Федора, что тоже был увлечен рудознатством и даже выплавлял в кузнечном горне руду, впрочем, без особых успехов. Ножи получались хрупкими, как стекло, и с целого воза железоносной руды он едва мог выплавить четверть пуда железа. А потому Семен Аникитич выписал из Москвы немца Иоганна Петерса, назвавшегося неплохим рудознатцем. Долго торговались с ним об условиях найма: тот, кроме оплаты, требовал не только хороший стол, но и чтоб шелковое белье ему поставляли с хозяйского двора, и, упрямо сжимая тонкие бескровные губы, повторял: "Наин, много… Пуштяк… Ученый человек ошень дорог…"

Семен Аникитич долго спорить не стал, согласился на все условия, размышляя, мол, договор — одно, а на деле — другое, и привез немца в свой городок. Он поселил его на отдельной заимке, где возвели из кирпича специальные печи, и двадцать человек подручных мужиков заготавливали дрова, жгли уголь, возили руду и были в полном подчинении у Петерса.

Вот туда и ехал сейчас Семен Аникитич, чтоб посмотреть на первую, отлитую на его земле пушку, которую Иоганн Петерс обещал подготовить для испытаний неделю назад. Немец и впрямь оказался великим искусником, розмыслом, как звали его мужики, и повел дело так, что начали плавить и железную, и медную руду, отыскал несколько новых рудных месторождений, да так увлекся своим делом, что пока ни разу не вспомнил о шелковом белье, обещанном при договоре.

Через час Семен въезжал в широкую лощину возле одного из многочисленных притоков Чусовой, где на бережку стояло три дома, смоляным духом выдававшие малый свой возраст. Из среднего приземистого строения, больше похожего на сарай, через каменную широченную трубу валил густой дым, слышалось позвякивание металла, хлопанье мехов, выкрики мужиков. Петерс сам отбирал людей на заимку, будто читал человека, как открытую книгу, угадывая наиболее смышленых и расторопных. Он так поставил работу, что минуты простоя не было, мужики втянулись в дело и не жаловались на загруженность и, казалось, с радостью выполняли все его распоряжения.

Привязав коня к ближайшему оградному столбу, Семен Аникитич заглянул в сарай и, различив в полумраке долговязую фигуру немца, махнул ему рукой, вызывая наружу. Тот, отдав коротко указания, вышел к хозяину. Поздоровались и, обменявшись взглядами, зашагали к центральному дому, обошли его — и под навесом из жердей Строганов увидел прикрытую рогожей пушечку. Рогожный мешок не смог укрыть ее полностью, и зев жерла был уставлен прямо на них, маня хищной округлостью, сверкая бронзовым стволом. Строганов невольно приостановился, обошел пушечку сбоку, сдернул рогожу, похлопал рукой по отполированному мастерами стволу. Ее установили на обыкновенные тележные колеса, отчего она имела почти мирный вид, если бы не хищный оскал ствола.