Читать книгу "Обратная сторона войны - Олег Казаринов"

Еще одна поразительная «смертельная орлянка» войны. Никогда невозможно угадать, кому какой жребий выпадет, несмотря на равные для всех условия. Один снаряд, один взрыв кого-то разрывает пополам, кому-то отрывает руку, а кого-то не задевает ни одним осколком! Как тут не поверить в фатализм, в судьбу, рок, карму, предначертание… В ангела-хранителя. Только где они, эти ангелы-хранители у других? Почему отвернулись, оставили, покинули, за что лишили своей защиты? Или все же ранение это и есть то самое «повезло, что не убило»?

«Осколками этого же снаряда был тяжело ранен единственный штатный сигнальщик, латыш Визуль. Он хотел бежать на перевязку, но кто-то из офицеров приказал ему сообщить сигналом адмиралу Энквисту о смерти командира. И молчаливый Визуль, зная, что, кроме него, никто из матросов не может этого выполнить, бросился к ящику с флагами и начал их набирать. В ноге у него глубоко засел горячий осколок, на одной руке недоставало пальца, на другой — была пробита ладонь. Боль заставила его стиснуть зубы, искривила лицо, на фалах, при помощи которых он поднял флаги к рее мачты, остались следы крови. Однако задание им было выполнено, и лишь после этого он, бледный, шатаясь и хромая, направился к фельдшеру… (…)

Как потом выяснилось, внутрь ее [башни] проник раскаленный осколок и ударил в запасной патрон. Произошел взрыв. Воспламенились еще три таких же патрона. Один из них в этот момент находился в руках комендора второго ранга Власова, заряжавшего орудие. Башня, выбросив из всех своих отверстий вместе с дымом и газами красные языки пламени, гулко ухнула, как будто издала последний утробный вздох отчаяния. Одновременно внутри круглого помещения, закрытого тяжелой броневой дверью, несколько человеческих грудей исторгнули крик ужаса. Загорелась масляная краска на стенах, изоляция на проводах, чехлы от пушек. Люди, задыхаясь газами и поджариваясь на огне, искали выхода и не находили его. Ослепленные дымом, обезумевшие, они метались в разные стороны, но расшибались о свои же орудия или о вертикальную броню, падали и катались по железной платформе. Башня бездействовала, однако в стальных ее стенах ещё долго раздавались вопли, визг, рев. Эти нечеловеческие голоса были услышаны в подбашенном отделении, откуда о случившемся событии было сейчас же сообщено на центральный пост. (…)

К башне пришли носильщики и открыли дверь. Один из них громко крикнул:

— Ну, что тут у вас случилось?

В ответ послышались стоны и хрипы умирающих. Трое из артиллерийской прислуги — Власов, Финогенов и Марьин, обуглившиеся, лежали мертвыми. Квартирмейстер Волжанин и комендор Зуев были едва живы. Вместо платья на них виднелись обгорелые лохмотья».

Это на параде солдаты и матросы выглядят браво и подтянуто. В парадной форме, поблескивая медалями, успокоившиеся и отдохнувшие, все они, как на подбор — красавцы.

Побывали в боях, защищали родину, смотрели смерти в лицо. Все выглядят мужественно и решительно. Все кажутся бесстрашными героями. В такие моменты представлять этих людей в бою можно только такими, как их изображают на пропагандистских плакатах.

А на самом деле бой, война, совсем другие. И в настоящем бою эти красивые, сильные люди, обезумев, катались по палубе с нечеловеческими «воплями, визгами и ревом».

Если взрыв был бессилен пробраться внутрь помещений, то он с исполинской силой бил снаружи по плитам башен, мостиков, помещений. Словно великан, он встряхивал их, как спичечные коробки, одним только сотрясением убивая и уродуя находящихся внутри людей. Можно привести множество таких случаев.

«Вдруг где-то рядом раздался взрыв. Перед амбразурой широким парусом взвилось на мгновение пламя, озарив внутри башни все предметы. Что-то мощно треснуло, словно корабль развалился надвое. Люди, замкнутые тяжелой броней, задыхались от тошнотворных газов и в течение нескольких секунд ничего не соображали…

Лейтенант Славинский вскрикнул и слетел с командной площадки. На лбу у него багровела круглая, как печать ссадина, один глаз запорошило, другой выбило, полное веснушчатое лицо, обливаясь кровью, болезненно передергивалось. (…)

Руки и ноги его (мичмана Щербачева] разметались по железной платформе, словно ему было жарко. Матросы бросились к командиру башни и начали поднимать его. Около переносицы у него кровавилась дыра, за ухом перебит сосуд, вместо правого глаза осталось пустое углубление. Раздались восклицания:

— Кончено — убит!

— Даже не пикнул!

— Наповал убит!

Мичман Щербачев как раз в этот момент очнулся и спросил:

— Кто убит?

— Вы, ваше благородие, — ответил один из матросов.

Шербачев испуганно откинул назад голову и метнул левым уцелевшим глазом но лицам матросов.

— Как, я убит? Братцы, скажите, я уже мертвый?

— Да нет, ваше благородие, не убиты. Мы только думали, что конец вам. А теперь выходит — вы живы.

Щербачев, ощутив пальцами пустое углубление правой глазницы, горестно воскликнул:

— Пропал мой глаз!.

Через несколько минут снова загрохотали орудия. Башней теперь командовал кондуктор Расторгуев. А мичман Щербачев, привалившись к пробойнику, сидел и тяжело стонал, опуская все ниже и ниже обмотанную бинтом голову. В операционный пункт он был доставлен в бессознательном состоянии. (…)

Один удар был настолько силен, что никто не мог устоять на ногах. Орудийная прислуга, разметанная силой газа, оцепенела от ужаса. На какой-то короткий промежуток времени выключилось из сознания правильное представление о событии и показалось, что башня куда-то с грохотом проваливается… Комендор Вольняков лежал на платформе без движения, широко открыв глаза. Легко раненные бросились к нему:

— Что с тобою, дружище? Ну, довольно валяться! Вставай!

Он был мертв, хотя на нем не нашли ни одной раны».

Достоверность этих сиен подтверждает А. Маклин, описывая события, произошедшие почти сорок лет спустя после Русско-японской войны. Пока человечество использует в своих войнах снаряды, то и ранения будут оставаться теми же. И нет никакой разницы в том, какие при этом по морям плавают корабли: с паровыми машинами, с дизельными двигателями или с атомными реакторами.

«Все до единого в башне были мертвы. Старший унтер-офицер Ивенс сидел, выпрямившись на своем сиденье. (…) Рядом с ним лежал Фостер — смелый, вспыльчивый капитан морской пехоты. Смерть застала его врасплох. Остальные сидели или лежали, находясь на своих боевых постах, с первого взгляда совершенно невредимые. Лишь кое у кого из уголка рта или из уха сбегала струйка крови. На морозе кровь уже застыла: пламя, бушевавшее на палубе, относило ветром к корме, и оно не касалось брони орудийной башни. Удар, очевидно, был страшен, смерть — мгновенна. (…) По словам лейтенанта, причина гибели — удар взрывной волны. (…)

Сжав в кулаки изуродованные руки, адмирал замолчал: послышался пронзительный визги оглушительный треск снарядов, разорвавшихся до жути близко. Оба эти звука слились в адскую какофонию. (…)