Читать книгу "Лаз - Владимир Маканин"

– Детишек уложила?

– Спят. – Она еле выговаривала слова.

– Хорошо живешь!

– Пей, милый...

– А не холодно одной ночью?

Она была старше его лет на десять, и потому смущаться должен был он – а смущалась она. Тут только он заметил, что она дрожит.

– Оставишь на ночь меня или нет?

– Нельзя мне, милый.

Они пошли на жилую половину – теперь она дрожала всем телом.

– Почему же нельзя?

– Нельзя, милый. На сеновал иди.

Он облизнул губы, он был как рыба на крючке; у дверей он попытался ее потискать. За перегородкой спали дети. Где-то в далеком углу горела маленькая свечечка.

– Слушай, кума, – зашептал Серый, – я ведь с Петухом водился, в шайке его был – мы там кой-чего пособирали, золотишко, камушки. Я тебе привезу.

Она молчала и тряслась.

– У меня там сережки имеются, глаз не оторвешь. Платиновые. Моя доля лежит...

Он загибал пальцы:

– Значит, серьга. Брошка есть. Браслетка есть. Ну и монеты золотые – много не дам, но что-то подарю.

Он еще раз спросил:

– Поладим?

– Нет...

– Чего? Я не обманщик.

– Нельзя, милый.

И тогда Серый взмолился: «Тетенька, ну чего тебе стоит. Томлюсь я, одиноко мне!» – он потянулся к ней, но она отодвинула его рукой. Севка пошел на сеновал и все пожимал плечами – чудная какая баба, дрожит всем телом, а непонятная, может, больна чем?.. Только утром он узнал, что имя его разнеслось широко, и узнал, за что его ловят. Пахнущий сеновалом, поевший, Севка Серый оглаживал коня, а мимо с заутрени тащились старухи; они не знали его в лицо, они злобно шептались:

– Богохульник топчет икону для своего же горя.

– А батюшка наш медлит.

Севка стоял в пяти шагах от старух, заслоненный лошадью.

– В Троицкой его уже сегодня проклинать будут. А когда же мы?

– В Троицкой мужики умелые. Изловят Серого – и на дереве кончат.

Севка похолодел, потом затрясся самой мелкой дрожью. Кончить на дереве – вид казни за святотатство, взятый у старообрядцев и встречавшийся крайне редко. Серый сразу же вспомнил, как в ту ночь в суете ограбления поскользнулся он на иконе; икона валялась, он поскользнулся и в ярости дважды слепо топнул сапогом. Старухи прошли мимо. Его била дрожь. Он и думать не думал, что до такой степени боится смерти. Весь день он гнал и гнал лошадь. Он попытался добыть ружье, но не вышло: не повезло самую малость. Один казак спал в седле, другой на траве. Их было двое посреди ровного поля – Серый крался, подползал к ним, травинка не шелохнулась. Тихо было. И без луны. Но казак не спал. Когда Серый потянулся к стволу, казак вдруг ударил его в лицо – резко и сильно. Серый побежал, постанывая, а казак смеялся. «Чего ты?» – спросил тот, что спал в седле. «А тут бродяжка подполз. За хлебом к сумке тянулся. Ох и засветил я ему!»

Они прислушались к топоту уезжавшего прочь Севки Серого.

– На коне... Значит, не бродяжка. Пастух.

– Пастухи сейчас голодные.

* * *

И опять Серый гнал лошадь всю ночь, он забирался подальше в горы: он замыслил отсидеться в маленькой и жалкой шайке атамана Петуха, в которой он нет-нет и объявлялся. Навстречу Серому кинулась одна из бабенок – Нюрка, совсем молоденькая. «Женишок мой явился – гляньте!» Нюрка всплеснула руками и полезла целоваться. Она была навеселе. Она называла женишком каждого. Вся шайка была навеселе, про икону они не знали. Севка Серый сразу же стал подбивать их идти к киргизам – в степи. «Поехали на всю осень – погуляем!» – то одному, то другому Серый говорил, что доподлинно знает о степных дорогах, на которых можно разжиться. И ковры добыть можно, и золотишко, наше же, уральское, вывозное, и лошадей каких! Однако атаман был в этот раз необычный – и мягкий, и ласковый. Атаман сидел в шалаше, он усадил Севку рядом и спросил, не видел ли Серый свою мать.

– Не видел. Через болота ехал. – Серому не нравился разговор.

– Лицом ты плох.

– Я не девица.

– А все же отдохни. Не помылся. Не поспал, – очень был ласковый у атамана голос.

Серый помылся. Поспал. Лег он тут же у шалаша, взял чей-то полушубок и завернулся.

В ночь атаман отправил Серого и совсем молоденького Ваню Зубкова к пастухам – чтобы прихватили овцу-две. Серый не почуял подвоха: подумал, что атаман приучает к послушанию и дает урок. А когда вернулись, ни ребят, ни атамана не было. С добром, с лошадьми шайка снялась с места тогда же, в ночь. Зола в костре была совсем холодная. Серый и Ваня Зубков перекурили, оглядывая пустое, брошенное место. «Запросто так не бросают, – хмыкнул Ваня Зубков. – Чего-то ты ему сделал».

– Ничего не сделал.

– Наступил ты ему когда-то на ногу, Серый.

Серый скривил рот:

– Может, ты наступил – вспомни.

Под сосной они увидели еще человека, которого бросили.

– Эй, красота писаная! – крикнул Ваня Зубков.

Нюрка проснулась – ее не бросили, пьяненькую, ее попросту забыли. Голова у нее разламывалась. Нюрка долго и скучно смотрела, как смотрит сова, и не понимала, что произошло: «Чаю бы попить, а?» Днем все трое спали – и Ване Зубкову приснился вещий сон: приснилось, что конь под ним заиграл ни с того ни с сего, Ваня спрыгнул наземь и превратился в ужа и долго полз, пока не заполз в темный и чистый колодец. «Коня убьют, – растолковала Нюрка, – а потом тебя тоже убьют».

– Колодец-то был чистый...

– Это все равно. Это ничего не меняет, колодец был темный.

Они помолчали. Ваня Зубков спросил:

– Почему же про Серого во сне ничего нет?

Нюрка пожала плечами:

– Нет, стало быть, нет.

Был им еще знак. К ночи на Севку Серого напали гулики – они нападают на человека, если ему грозит смерть, притом мучительная. Они нападают, как нападает озноб, маленькие, мохнатенькие и ласковые: их нельзя ни схватить, ни пощупать. Серый сидел возле ямы с водой и смотрел на плавающие листья. Нюрка сразу догадалась и подсела к нему: «Что, Серенький, плохо?» – а он дрожал и бил зубами. Она спросила, не лихорадка ли, хотя знала, что это гулики. Севка выговорил еле-еле: «Когда маленький был... маленький, в церковь ходил». – «Молился?» – «Каждый день». – И тут он откинулся на землю, на траву и стал мотать головой из стороны в сторону, как мотают во сне больные люди. Нюрка позвала Ваню Зубкова, и оба смотрели, что с ним делается.

* * *

Казаки уже было проехали мимо, но один из них приостановил коня: «Тимка, бабой пахнет. Ей-богу». – «Дурной. Тебе везде бабой пахнет». – «Ей-богу, чую... Молодая!» Голоса их были хорошо слышны. И тут казак наехал на яму с водой: там сохла стираная косынка Нюрки, алая. Казак зыркнул глазом, разглядев, молча прицелился и первой же пулей уложил коня Вани Зубкова. Лошадь Серого рванулась, но в нее тоже попали. Серый побежал, пригнувшись и припадая под выстрелами, – на его счастье, на пути оказался низкорослый ельник. Серый кинулся туда; на четвереньках он вынырнул на той стороне ельника и побежал под гору. Там были дубы, и ничего уже не оставалось, кроме как залезть в дупло. Ружье он бросил еще в ельнике. В дупле пахло прелью, под ногами что-то пискнуло, белка или крыса. «Убег?» – голоса послышались совсем близко: «Не убег... Вот и дупло!» – казаки были рядом. По телу Серого – от ног к спине – прокатился нервный когтистый комочек: животное загодя почуяло опасность.