Читать книгу "Нить, сотканная из тьмы - Сара Уотерс"

Потом миссис Рейнольдс, глядя, как он держит стакан, сказала:

— Питер, можно взять тебя за руку, чтобы узнать, насколько она тверда?

Я почувствовала, что дух колеблется, но потом он все же разрешил ей подойти ближе.

— Нате, — сказал Питер. — Ну, какова моя рука на ощупь?

— Теплая и твердая! — воскликнула миссис Рейнольдс.

Питер засмеялся.

— О, я бы хотел, чтобы вы держали ее подольше. В наших пределах столь красивых дам не водится.

Однако реплика явно была адресована за штору, но не с тем, чтобы меня подразнить, а сказать: «Слышишь? Ей-то невдомек, кого я считаю красивой!»

В ответ мисс Рейнольдс кокетливо захихикала; когда Питер вернулся за штору и положил руку мне на лицо, ладонь пахла ее кокетством. Я крикнула, чтобы все опять громко пели.

— С ней все благополучно? — спросил кто-то, и миссис Бринк ответила, что я вновь впускаю в себя духа и мне нельзя мешать, пока обмен субстанциями не завершится полностью.

Потом я снова оказалась одна. Я крикнула, чтобы зажгли свет, и вышла из будуара, но меня так трясло, что я еле передвигала ноги. Меня уложили на диван. Миссис Бринк звонком вызвала слуг — прибежала Дженни, а за ней Рут, которая спрашивала:

— Ну как все было? Изумительно? Почему мисс Дауэс такая бледная?

От ее голоса меня затрясло еще сильнее, и миссис Бринк принялась растирать мне руки.

— Вы не слишком ослабели? — повторяла она, а Рут сняла с меня туфли, обхватила мои ступни, а потом стала согревать их дыханием.

Наконец старшая мисс Адэр сказала:

— Ну будет, дайте и мне за ней поухаживать.

Она села подле меня, а другая дама взяла мою руку.

— О, мисс Дауэс, ничего подобного я не видела! — нашептывала мисс Адэр. — Каково это, когда дух является в темноте?

Потом все ушли, кое-кто оставил для меня деньги — я слышала, как Рут бренчит монетами, но так устала, что мне было все равно, пенсы это или фунты; хотелось лишь уползти в какое-нибудь темное местечко и преклонить там голову. Я лежала на диване и слушала, как Рут запирает двери, а миссис Бринк расхаживает в своей комнате; потом она улеглась в постель и стала ждать. Я знала, кого она ждет. Я подошла к лестнице и закрыла рукой лицо, а Рут глянула на меня и сказала:

— Умничка.

Часть третья

5 ноября 1874 года

Вчера исполнилось два года, как умер мой милый отец, а сегодня в приходской церкви Челси моя сестра Присцилла наконец-то обвенчалась с Артуром Барклеем. Она покинула Лондон по крайней мере до начала будущего сезона. Медовый месяц продлится десять недель, а затем прямо из Италии они уедут в Уорикшир, где нас приглашают погостить с января до весны, но пока я не хочу об этом думать. В церкви я сидела с матерью и Хелен; Прис шла со Стивеном, а кто-то из детишек семейства Барклеев нес в корзинке ее цветы. Когда сестра вышла из ризницы и Артур откинул ее белую кружевную фату, выяснилось, что не зря последние шесть недель Прис избегала всякой мимики — такой красивой я, пожалуй, ее не видела. Мать прикладывала к глазам платок, в дверях церкви хлюпала Эллис. Разумеется, у Прис теперь своя горничная, которую из Маришеса прислала тамошняя экономка.

Я думала, будет тяжело наблюдать за проходом сестры по церкви. Оказалось — нет; я лишь чуть-чуть взгрустнула, когда подошло время на прощанье расцеловать новобрачных, когда был увязан и помечен багаж, а Присцилла, сияющая в светло-коричневой накидке — за двадцать четыре месяца первое цветное пятно в нашей семье, — обещала нам посылки из Милана. Кажется, я поймала на себе несколько сочувственно-любопытных взглядов, но определенно их было гораздо меньше, чем на свадьбе Стивена. Видимо, тогда я была материнским бременем. Теперь же стала ее утешением. Я слышала, как на завтраке гости говорили:

— Слава богу, у вас есть Маргарет, миссис Приор. Как она похожа на отца! Вот уж вам утешение.

Никакое я не утешение. Мать не желает видеть в дочери привычки и черты своего мужа! Когда все свадебные гости разъехались, она бродила по дому и, качая головой, вздыхала: «Как стало тихо!» — словно сестра была ребенком, воплей которого ей не хватало. Мы вместе постояли в дверях сестриной спальни и оглядели опустевшие полки. Все было упаковано и отправлено в Маришес, даже всякие девчачьи пустяковины, которые, видимо, Присцилла захочет передать собственным дочерям.

— Мы превращаемся в дом пустых комнат, — сказала я, и мать снова вздохнула.

Она подошла к кровати и сдернула занавесь балдахина, а затем покрывало, приговаривая, мол, нечего им тут сыреть и плесневеть. Мать приказала Вайгерс свернуть матрас, выбить коврики и отдраить камин. Сидя в гостиной, мы прислушивались к непривычному грохоту в спальной, и мать раздраженно обзывала Вайгерс «неуклюжей коровой», а потом взглядывала на каминные часы и опять вздыхала: «Сейчас Присцилла в Саутгемптоне... А теперь уже плывет по каналу...»

— Как громко идут часы! — жаловалась она и переводила взгляд туда, где прежде стояла клетка с попугаем: — Как тихо стало без Гулливера!

Нельзя заводить в доме питомцев, бурчала мать, а то вот привыкаешь к ним, а потом расстраиваешься, когда теряешь.

Пробили часы. Мы обсудили свадьбу и гостей, дом в Маришесе, красивых сестер Артура и их платья; потом мать достала шитье и принялась рукодельничать. Около девяти я, как обычно, встала, чтобы пожелать ей спокойной ночи, однако мать одарила меня странно колючим взглядом.

— Надеюсь, ты не собираешься меня бросить, чтобы я отупела здесь в одиночестве, — сказала она. — Сходи-ка за какой-нибудь книгой. Почитаешь вслух, мне никто не читал с тех пор, как умер твой отец.

Чувствуя легкую панику, я сказала, что ни одна из моих книг ей не понравится и она сама это знает. Так надо взять такую, которая понравится, ответила мать, какой-нибудь роман или чью-нибудь переписку; я в недоумении застыла, а она подошла к шкафу возле камина и наугад вытащила книгу. Это оказался первый том «Крошки Доррит».[13]

И вот я читала, а мать ковырялась в шитье и бросала взгляды на часы; затем она позвонила, чтобы Вайгерс принесла чай с кексом, и осуждающе крякнула, когда та звякнула чашкой; из парка Креморн доносился судорожный треск фейерверка, а с улицы — случайные выкрики и взрывы смеха. Казалось, мать слушает без особого внимания — не улыбалась, не хмурилась, не покачивала головой, но когда я останавливалась, она кивала и говорила:

— Продолжай, Маргарет. Читай следующую главу.

Читая, я поглядывала на нее из-под ресниц, и передо мной отчетливо возникло ужасное видение.

Мать предстала состарившейся. Я увидела ее сгорбленной, вздорной и, наверное, глуховатой старухой. Она злобится, поскольку сын и любимая дочь живут отдельно, в их домах царит веселье, там детская беготня и модно одетая молодежь, там, несомненно, обитала бы и она сама, если б не ее утешение — дочь-вековуха, которая модным журналам и званым обедам предпочитает тюрьмы и поэзию, а потому ничуть не утешает. Как же я не догадалась, что с отъездом Прис все так и обернется? Я думала лишь о собственной зависти. И вот теперь, наблюдая за матерью, боялась ее и стыдилась своего страха.