Читать книгу "Любовью спасены будете... - Андрей Звонков"

– Нет, но, пока кормишь, придется походить так!

– Собираемся! – крикнул Герман, чтобы и Воробьев услышал.

Васька развернул мотоцикл в сторону просеки. Герман скатал еще влажную палатку, про себя думая: не забыть бы просушить, сгниет, сложил рюкзак, вдвоем с Машей они очень аккуратно зарыли весь мусор.

Погрузились в мотоцикл. Вилена в коляску, с ребенком на руках, Маша верхом на заднее сиденье. Герман закинул похудевший рюкзак за спину, а Воробьев, отобрав у него сумку, затолкал ее Вилене под ноги в коляску. Маша прибралась в избушке. Спрятала в тайное место лампу, ножи, посуду и, оставив приоткрытой дверь, поклонилась дому, давшему приют на последние два месяца. У мотоцикла она спросила Германа:

– Какое сегодня число?

Тот глянул на часы:

– Двадцать второе.

Маша удовлетворенно кивнула и сказала:

– Лев. Ну, поехали!

Мотоцикл сразу ушел вперед, и Динка, страшными собачьими словами ругая его, припустила следом. Однако через полчаса Герман с Воробьевым догнали их. Вилечку укачало. Они постояли, Воробьев перекурил, погрузились снова, и мотоцикл опять ушел вперед, брызгаясь глиной, но на этот раз Динка осталась с Германом. Она только полаяла вслед вонючему и трескучему агрегату, потом оглянулась на Германа и ему погавкала: ты что стоишь? они же уезжают!

В конце концов от привала до привала и мотоцикл с женщинами, и Герман с Воробьевым вышли к Сбитневу. Видок у села и в самом деле был плачевный: поваленные заборы, обломанные антенны, голые яблони, водонапорная башня со свернутым набекрень баком.

Герман присвистнул, глядя на разрушения. Он шел к воробьевскому двору и гадал: а цел ли москвичок?

Воробьев предложил зайти в дом, пообедать на прощание, он, чувствуется, рассчитывал на повод пропустить маленькую, а может, надеялся, что у Маши или Германа сохранилась где-нибудь заначенная бутылочка? Однако они поблагодарили Воробьева сердечно, Вилечка только отлучилась ненадолго по своим делам, и, загрузив все вещи в багажник, посадив Вилечку с младенцем назад, а Машу с Динкой вперед, Герман выкатился со двора. Он сразу остановил машину и, выйдя, вернулся к Воробьеву, закрывающему ворота, достал из кармана кошелек.

– Михаил Матвеевич, спасибо вам! Возьмите деньги. – Он протянул двадцать пять рублей.

Воробьев смотрел на протянутую бумажку, но не брал. Потом сказал:

– Слишком много. Давайте десять.

Герман удивился:

– Но почему? Берите эти.

– Не, – сказал Воробьев и, когда Герман заменил четвертной на червонец, взял бумажку и сказал: – Давно хотел купить бутылочку за восемь двенадцать, да жалко было. А теперь отведаю. – Он с таким предвкушением произнес «отведаю», что Герман понял: Воробьев будет ценителем. Но чтоб дожить до пятидесяти, а меньше ему никак нельзя было дать, и не попробовать коньяк? Этого Герман понять не мог. Ну вот, теперь сбылась мечта. Или сбудется. Он аккуратненько выкатил машину на асфальтовую дорогу и медленно, чтобы не трясти кормящую на заднем сиденье Вилечку, покатился между лужами. Он помнил, что в некоторых ямах торчали арматурные прутья, которых теперь не было видно в воде. Вот так напорешься – и каюк. Он петлял от ямы к яме и, время от времени бросая взгляды на склонившуюся к малышу Вилечкину головку в косынке, думал. И вдруг его осенило. Он повернулся к Маше, притормаживая, и сказал:

– Слушай-ка, Маш! Мне тут вон какая мысль в голову пришла! – Герман старался все выдавать в шутливо-веселой манере.

Маша повернулась к нему:

– Ты говори, но смотри на дорогу. И какая же мысль?

Герман продолжил:

– Ну мы с тобой ребята еще не старые, а ты у нас так и вообще девушка. А Виленке еще жить да жить, да замуж выходить!

Маша смотрела на него, не понимая, как реагировать на его слова.

– Я к чему веду? А что, если ребенка оформить не на Вилечку, а на тебя? Будто это ты родила! Будет у Виленки брат! Мы-то будем знать, что это сын, но это, как говорится, информация для внутреннего пользования.

Маша раскрыла глаза еще шире, чтоб не видела Вилечка, покрутила пальцем у виска, а Герман, подмигнув, продолжал:

– Ну в самом деле?! Виленк, сын будет с тобой, живи, люби, воспитывай, но на тебе не будет ярлыка матери-одиночки. Официально. А неофициально это никого не касается.

Вилена подняла глаза:

– Пап, ты что, серьезно? Мне кажется, ты шутишь…

– Да какие шутки? – Герман снова подмигнул Маше. – Сейчас в роддом завезем Машу с ребенком и тобой, с гинекологом договоримся, не последняя бестолочь, надеюсь! Документы у нас с собой. Все паспорта. В конце концов, можно и через главврача оформить, пишем заявления, и дело сделано. Ребенок живет в семье, только официально его матерью и отцом считаемся мы с Машей! А ты будешь его старшая сестра. – Германа захватила эта идея. Она и в самом деле показалась ему гениальной.

Маша повернулась к Вилечке и, увидев недоумение в глазах и нерешительность, спросила:

– Тебе нравится?

– Я не знаю, – растерянно сказала Вилечка. – Как же это? Я все понимаю, вы обо мне печетесь, о моем будущем… Я не знаю.

Пока медленно ехали, Герман опустил окно, Маша, не выдержав жары, – тоже. Маша спросила обеспокоенно:

– Ребенка не простудим?

– Я еду с черепашьей скоростью, – сказал Герман, переваливаясь от ямы к яме. – Когда ж кончится этот полигон? А как на нормальную дорогу выйдем, закроем. – Он снова качнул головой в сторону Вилены: – Ну так что? Понравилась идея? А тебе, Маш?

Мария Ивановна покачала головой:

– Неожиданная какая-то. А вообще не лишенная смысла. В конце концов, кому какое дело? Я уволилась, роды домашние… Виленка, ты в консультации была?

Вилечка покачала головой.

– Не была. Значит, официально беременность не зарегистрирована… Другое дело, что для меня беременность поздняя, роды могли пройти с осложнениями… – Она задумалась, подыгрывая Герману. Думая, только бы не перейти ту грань, когда еще можно все свести в шутку.

Вилена, положив рядом с собой и придерживая рукой, чтобы не скатился, малыша, задумчиво смотрела вперед. В какое-то мгновение она подумала: «А что, в самом деле? Мой сын, останется моим… даже если будет записан на маму». На мгновение появилось чувство омерзения. «Кого мы хотим обмануть, себя? Вероятного в будущем жениха? Зачем вообще все это?» И в то же время идея подкупала и простотой, и формально чистым паспортом. «Буду я выходить замуж?» Вот об этом Вилечке меньше всего хотелось думать… После родов в голове сохранялся какой-то эйфорический туман, когда все вокруг казалось малореальным, все слова доходили медленно, собственные мысли созревали тоже медленно, и вся жизнь вокруг проходила словно за аквариумным стеклом. Она усмехнулась и, включаясь в игру, предложенную отцом, сказала: