Читать книгу "Имя твоего волка - Татьяна Томах"

А ежевика — черные крупные вкуснющие ягоды, выбитые из его ладони, мятыми бесформенными комочками размазалась по песку возле его ног. Ее-то — за что?!

Пан Владислав

…За что?

Раньше это ИЗВОДИЛО его. До бестолкового отчаянного зубовного скрежета. Почти до слез. Иногда ему так и хотелось крикнуть это. Только он не знал — кому. Разве что в небо. В молчаливое, щедро присыпанное солью звезд, черное мерзлое небо — как простылый суп в гигантской тарелке. Откушать изволите? Да, нет — никто не спрашивает. Кушай. Давись. Пока не отняли. Пересолено, переперчено, в глотке застревает… мертвечиной попахивает… почему-то… Кушай. Другого не предложат.

За что? Все вот это — за что?

За что — младшим братом родился, а не старшим? Ну ладно, пусть младшим, пусть не наследником — всю жизнь от щедрот старшего братца кормиться… Но за что — нелюбимым? Ведь достоин был быть — любимым.

Лицом, статью и нравом — в деда, чернобрового огнеглазого красавца. Несомненное сходство признавали все до одного соседи и родственники — еще в маленьком, едва научившемся ходить Владиславе. «Ой, вы гляньте, вылитый Старый пан», — умилялись седовласые кумушки, с улыбкой поглаживая головку сердито потрясающего деревянной сабелькой трехлетнего Владислава, который безуспешно пытался вывернуться из их пухлых назойливых рук. А Стась, при гостях принимавший вид еще более меланхоличный и тоскливый, в лучшем случае удостаивался мимолетного взгляда и сочувственного вздоха в сторону родителей — мол, не болен ли опять старшенький? Бледненький какой-то да слабенький, почти на ладан дышит… Да и ума-то, говорят небольшого… Вон, например, Стась еще только перечитывает указанную учителем задачку по арифметике, напряженно морща бледный лоб, а Владислав, отталкивая локтем брата, уже выкрикивает ответ. Не всегда правильно — зато быстро. Учитель доволен — хвалит за расторопность. А родители…

В десять лет (Стасю — четырнадцать, уже почти юноша, но рядом с крепышом-Владиславом выглядит заморышем) Владислав подарил родителю на день рождения фазана. Свой первый охотничий трофей (куропатки, утки, а также невинно и бесполезно убиенные начинающим стрелком воробьи — не в счет). Владислав готовился к вручению (то бишь убиению) подарка заранее. Выслеживал хитреца-фазана, часами терпеливо вылеживая в засаде на мокрой земле под колючими ежевиковыми кустами.

После нескольких неудачных попыток отказался от компании своего нового друга, легавого щенка Кусь-Летуна, который каждый раз срывал всю охоту, рано или поздно не выдерживая и выскакивая из засады с нетерпеливым лаем. Владислав стал крепко привязывать Кусь-Летуна, уходя в лес; и тоскливый обиженный взгляд щенка расстраивал его самого чуть ли не до слез. В знаменательный день, когда фазан должен был подвергнуться закланию, пошел дождь. Он начался на рассвете, и Владислав вымок до нитки под своим ненадежным укрытием из колючих ежевиковых веток, дожидаясь ветренника-фазана. Проклятая птица, до этого ежедневно оглушавшая полянку курлыканьем и ослеплявшая сиянием оперения, под дождь вылезать не желала. К вечеру небо на некоторое время прояснилось — и терпение юного охотника наконец было вознаграждено. Однако когда Владислав добрался со своей добычей до дома, вид она имела весьма жалкий — ослепительно-красивая птица почему-то превратилась в мокрый, грязный, окровавленный комок.

Владислав чуть не плакал с досады. Он кое-как отмыл свой подарок под ледяной водой возле колодца — замерзшие пальцы почти не слушались, а надо было торопиться. В доме уже садились за праздничный ужин, поэтому торжественного вручения подарка не получилось. Мама с ужасом ахнула, увидев мокрого, стучащего зубами Владислава; отец нахмурился — получалось, что младший сын бродит черт знает где весь день, отцовский день рождения, и не считает нужным явиться вовремя даже к праздничному ужину. Владислав был срочно отправлен переодеваться; фазан — поручен кухарке, уже изрядно утомленной приготовлением разнообразных деликатесов.

Когда Владислав спустился в столовую, гости уже вовсю жевали, а папа торжественно зачитывал во всеуслышанье какой-то длинный стих, подаренный ему на день рождения Стасем. Потом гости зааплодировали; хмурый, усталый и ничего не понявший из прочитанного Владислав незаметно протиснулся на свое место. Фазан, безжалостно ощипанный и пережаренный, был подан к концу ужина; соседка Владислава по столу, добрейшая женщина, громко переспросила у него:

— И что, правда, это ты сам добыл — папочке на день рождения?

Владислав уловил паузу в разговоре гостей — и принялся рассказывать, воодушевляясь все больше, про свой охотничий подвиг, мимоходом добавляя красок и подробностей. Ему даже показалось, что все не так уж и плохо получилось с этим фазаном. Однако рассказ был прерван на середине именинником. Тем, ради кого, собственно, и старался Владислав…

— Что это ты так побледнел, Стась? — заботливо и громогласно поинтересовался родитель, хрустя пережаренной косточкой.

— Фазана… жалко, — пробормотал Стась, смущенно опуская наливающиеся слезами глазами.

— А сам-то… сам-то какие воинственные стихи мне подарил, а?

— Это не мои… я же говорил, папенька… Это мой перевод с латинского…

— Ну-ну… скромничать-то…

Фазан был забыт. Владислав тоже.

Родители… Почему злосчастное стихотворение Стася, которое тот написал-то, наверное, за час — латинский, как и все прочие языки, ему давался легко — почему это стихотворение было оправлено плотником в тонкую рамочку и повешено в папином кабинете на стену; а от фазана, добытого ценой весьма нелегких для десятилетнего мальчика трудов, не осталось ничего? Кучка грязных перьев и обглоданных костей, закопанных кухаркой в помойную яму за домом, и смертельная обида заветного друга, славного пса Кусь-Летуна, который так до конца и не простил своего юного хозяина.

Почему Владислав, всегда с уважением и любовью (не показной — искренней) подчинявшийся родительской воле, так и остался для своих родителей вторым, нелюбимым сыном; а Стась, поступавший всегда не то чтобы наперекор, но всегда — по-своему, как будто ему было наплевать и на самих родителей и на их желания, — так и остался для них любимым?

Однажды, каким-то особенно тоскливым зимним вечером, когда уставшая сама от себя вьюга, рыдая, билась в дрожащие окна, прихворавший родитель призвал обоих сыновей к себе.

— Жениться бы вам, ребятки, — кашляя, слабым голосом просипел он. — Помру я…

— Папенька! — дуэтом возгласили братья. Владислав (восемнадцать) — с ужасом, Стась (двадцать два — на четыре года и четыре сотни книжек мудрее и скептичнее) — с укоризной.

— Внуков бы… внуков бы еще понянчить… — тоскливо, в тон хныкающей буре, выдохнул папенька, прикрывая бледные веки.

Владислав женился. Не откладывая — и не особенно выбирая. Невесту определили родители, некоторое время с увлечением обсуждая и перебирая достоинства возможных претенденток. Владислав вежливо соглашался и украдкой позевывал. Ему было все равно. Перечисляемые девицы в его глазах были одинаковы. Почти. Плотская любовь была уже им распробована и определена где-то на третье место в длинном списке жизненных удовольствий — после хорошей охоты на резвом коне и веселого кутежа в компании добрых друзей. Объекты этой любви (то бишь девицы и женщины, знатные и не очень — Владислав не брезговал и симпатичными крестьянками) особого значения не имели. В сущности, они все были одинаковы. Жениться — это как из целой конюшни выбрать одного-единственного коня, чтобы потом только на нем ездить на охоту. Скучновато немного, но для родительского счастья можно и потерпеть. И потом… конюшня-то все-таки остается — на случай, если выбор окажется не очень удачным…