Читать книгу "Царь-Космос - Андрей Валентинов"

Яркий свет дня. Отблеск черного костра.[13]

– Что ж ты удумал, товарищ Нечай? Хлопцев моих на распыл определять? Да кто ты такой есть?! Сейчас я тебя вот этой самой рукой!..

Мундир с желтыми шнурами, матросская бескозырка набекрень, рука наган сжимает, а в синих глазах гнев, как Черное море. Не человек – бомба с фитилем. Рванет – и лететь кровавым клочьям. «В мелкое какаду», как шутит братва-клешники.

– Много о себе вообразил, Нечай! Я есть кто? Я есть Феодосий Щусь…

– Ты товарищ Щусь, пар зря из ушей не выпускай, – рубит в ответ атаман Нечай. – Потому как вся сила в свисток уходит без всякой пользы для дела революции. Твои орлы грабят да девок сильничают. Так что им за это, усиленный паек выдавать?

Попятился понятливый народ, за тачанку спрятался. Шутка ли, Щусь с Нечаем собачатся! Этак и до греха недалеко.

– Я! Я их стрелять должон. Не ты, а я, потому как я есть их боевой командир!

Кулачище лупит по гусарскому мундиру, пальцы цепляют желтый шнур, дергают что есть силы.

– Я!!!

Не спорит атаман Нечай, соглашается.

– Ловлю на слове. Ты и расстреляешь. Живы они, на телеге, связанные, скучают. Я, товарищ Щусь, субординацию знаю, а ты будто и в армии не служил. Не бандит же, революционный матрос.

– Живы? Ну, это… Ладно, сам и определю мерзавцев. Ты, товарищ Нечай… В общем, правильно поступил.

Гнев стихает, Черное море превращается в малый ручей, а после и он паром уходит в синее сентябрьское небо.

– Извини, товарищ. По дурному вышло.

Рука Щуся горяча, как и только что погасший гнев. Второй месяц вместе воюют, уже и ссорились, и за грудки хватались, и шашками воздух секли. Мирились, понятно. Хороший он парень, Феодосий Щусь, если разобраться. Да и нельзя им ссориться, за одно дело кровь проливают.

– Доставай карту, товарищ Нечай. Будем думать, как Катеринослав проклятый брать. И комиссара своего зови. Умный мужик и честный, если бы все коммунисты такими были.

Синее небо, желтая рожь, пыль над степной дорогой. Революционная повстанческая армия Махно идет освобождать Украину.

Горит черный костер.

– Смотри по сторонам, товарищ, – советует комиссар. – Примечай, на ус наматывай. И думать не забывай.

Смотрит по сторонам атаман Нечай, удивляется, пытается понять. Что не в банду попал, не к разбойнику Чуркину, ясно было сразу. Порядки у Махно правильные, армейские. Феодосий Щусь хоть и горазд орать, но за мародерство не милует. Потому и народ армию кормит, лошадей дает, с разведкой помогает.

Чекистов нет, хлеб у селян силком не вытряхивают, всюду – народная власть. Не «кулаки», о которых «Правда» с «Известями» пишут, Батьке главная опора, а самый настоящий пролетариат. В личной махновской сотне – мариупольские да бердянские рабочие. Война, а школам помогают. Спектакли ставят, культпросветотдел лекторов шлет по полкам.

А главное – воюют. Как воюют хлопцы!

– Внимательно гляди, – повторяет комиссар. – Ничего не упускай!

Смотрит атаман Нечай, бывший командир РККА, на вольный Остров Утопию, выросший среди таврических степей. «Ni dieu, ni maitre» – обмолвился как-то лохматый «анарх» из приблудившихся. Ни бога, ни господина. Значит, можно и так? Без начальников и начальничков?

Думает атаман.

– Готовы, хлопцы? Все готовы? На Катеринослав! Вперед! Робы грязь!..

Перестук колес, острый ковыльный дух, запах ружейной смазки, синее небо Украины, черное пламя костра…

Красный командир видел сон. Атаман Нечай улыбался во сне.

* * *

Поручик тоже видел во сне степь, но не дневную, а вечернюю, подернутую сизым туманом. Серые поздние сумерки, кровавый закат, холодная замерзшая грязь. Октябрь на середине, после знойного лета – холодная осень.

– Пить, товарищи, пить…

Рядом умирал «красный» – парень его лет с яркой нашивкой на рукаве шинели. Остальные, чужие и свои, молчали. Живые ушли вместе с войной на юг, куда откатился бой, здесь же осталась только Смерть.

– Пить!..

Поручик с трудом приподнялся, подполз, достал флягу, капнул воды на сухие растрескавшиеся губы. Веки дрогнули, открылись полные боли глаза.

– Беляк, значит… Кто… Победил кто?

– Ваши победили… Пей!

Поручик подождал, пока враг напьется, отхлебнул сам и присел рядом. Сил больше не было. Кровь заливала лицо, текла за ворот, а он не мог даже понять, куда попала пуля. Боль, боль, боль…

Полк погиб. Немногие уцелевшие бежали к Перекопу, их уже не догнать. «…Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась доля да казачья воля…» Невеселая старая песня неслышно поплыла над мертвой холодной степью, укрывая своим напевом правых и неправых. «…Мне ж осталась черная горючая земля…»

– Любо, братцы, любо, – шевельнул губами «красный». Поручик сообразил, что и в самом деле пытался спеть, и почему-то смутился.

– Не думал, что сегодня повестку получу. Еремеев я, из 30-й Иркутской. Колчака разбил, а на Врангеле срезался. Обидно!

Поручик хотел назвать себя, но пригляделся и понял: это уже лишнее. Красный командир Ереемев отбыл по повестке.

Надо было встать.

Он встал.

Хватило сил закинуть за спину карабин, поправить фуражку, сделать первый шаг. «Будет дождь холодный, будет дождь холодный, будет дождь холодный мои кости обмывать…» Нет, товарищ Еремеев из 30-й Иркутской, нам с вами пока не по пути. Повестку не выписали! «Будет ворон чёрный, будет ворон чёрный…»

В ушах шумело, боль никак не желала уходить, перед глазами плясали оранжевые чертики. Он мог думать лишь о том, что надо идти. Второй шаг… пятый… двенадцатый.

Когда поручик оглянулся, было уже поздно. Черные всадники мчались прямо на него.

2

Телефон надрывался, но Виктор Вырыпаев не спешил поднимать трубку. Ничего хорошего от звонка он не ждал, настроение же и так с утра было препаршивым. К тому же всю внешнюю политику техгруппы прочно узурпировал Семен Тулак, и батальонный опасался по неопытности влипнуть в очередную неприятность. Но цыганистый пребывал в нетях, а телефон упорно не желал умолкать. Выбора не было.

– Алло? Техгруппа, Виктор Вырыпаев.

– Товарищ Вырыпаев? – радостно откликнулась трубка. – Здоров будь! Каннер Гриша беспокоит.

Альбинос обреченно вздохнул. Все радости уже есть, Гриши Каннера не хватало.

– Семен в отъезде? Знаю, знаю. Как вернется, пусть брякнет, мне тоже интересно, чего там на Сеньгаозере. «Мне», как ты понимаешь, значит, не только мне. И не столько. А ты над чем работаешь? Над обезьянами?