Читать книгу "Всевидящее око - Луи Байяр"

Мое положение отчасти напоминало домашний арест. Я честно решил подтянуть свои «хвосты» по алгебре и стереометрии, где никогда не блистал успехами. Затем, отложив быстро наскучившие мне математические премудрости, я взялся за перевод достаточно банального отрывка из «Истории Карла XII» Вольтера. К полудню я так возжаждал развлечений, что даже позволил себе сочинять стихи. Как ни печально, но мне удалось набросать лишь несколько бесцветных строк. Я не могу назвать их даже отблеском того стихотворения, что диктуется мне свыше (вы знаете, о чем, точнее, о ком речь).

Так я дожил до трех часов пополудни. Мое мрачное ничегонеделание было неожиданно прервано камешком, слегка ударившим по оконному стеклу. Вскочив со стула, я открыл окно. К моему удивлению, внизу (всего в ярде от меня) стоял… Артемус Маркис!

– По, это ты? – крикнул он.

– Да.

– В одиннадцать жду у себя. Северная казарма, восемнадцатая комната.

Не дождавшись моего ответа, он быстро удалился.

Мистер Лэндор, я стоял с разинутым ртом, веря и не веря в услышанное. Нужно быть кадетом, чтобы оценить всю значимость подобного приглашения. Вы только представьте: кадет выпускного класса зовет плебея на запретную пирушку, устраиваемую после отбоя! Зная о строгих правилах, он тем не менее созывает у себя a gorge deployee[92]. Может, Артемус считает, что он, как сын доктора Маркиса, в какой-то мере неуязвим? Правда, все это – не более чем мои теоретические допущения, не имеющие отношения к нашему делу.

Не стану утомлять вас, мистер Лэндор, описанием всех ухищрений, какие мне пришлось предпринять, чтобы вскоре после отбоя покинуть свою комнату. К счастью, оба моих соседа мгновенно засыпают. К тому же они привыкли к моему обыкновению засиживаться по ночам. Короче говоря, за несколько минут до назначенного времени я уже был в восемнадцатой комнате Северной казармы.

Окна устроители пирушки плотно занавесили одеялами. На столе я увидел хлеб и масло, тайком вынесенные из кадетской столовой, а также картофель, похищенный из столовой офицерской. Жареная курица наверняка еще сегодня днем расхаживала по двору кого-либо из окрестных фермеров. Принадлежность пятнистых красных яблок в корзинке я определил сразу такие яблоки растут в саду де Кайпера.

Будучи единственным плебеем, удостоенным приглашения, я сразу же ощутил на себе любопытные взгляды собравшихся. Один из них явно не одобрял затею Артемуса пригласить меня. Назову вам его имя: это кадет первого класса, уроженец Пенсильвании Рендольф Боллинджер. Он тут же принялся насмехаться надо мной.

– А-а, папаша! Запусти нам еще что-нибудь на своем великолепном французском, – предложил он.

Я отшутился, но Боллинджер не отставал.

– Эдди, малыш, не пора ли тебе баиньки? – издевательски ухмыляясь, спросил он.

Когда же я заметил ему, что вообще-то нам всем пора баиньки, Боллинджер отпустил новую колкость:

– Конечно, приятель. И, главное, не забыть перед сном наполнить pot de chambre[93].

(Думаю, вы и так поняли эту грубую игру слов: французское pot произносится одинаково с моей фамилией.) К чести остальных гостей Артемуса, никто из них не желал подыгрывать Боллинджеру. Поначалу я никак не мог понять, с чего он прицепился ко мне. Все объяснялось просто: Боллинджер живет в одной комнате с Маркисом-младшим. Он возомнил себя стражем, оберегающим круг близких друзей Артемуса, и исполняет свою миссию с рвением Цербера[94].

В иных обстоятельствах, мистер Лэндор, я бы заставил этого Боллинджера ответить за его оскорбительное поведение. Но я слишком хорошо сознавал свою ответственность перед вами и академией, а потому решил прикусить язык. Повторяю: к счастью для меня, грубость Боллинджера не находила поддержки у остальных участников пирушки. Это я объясняю, прежде всего, влиянием Артемуса, проявившего неподдельный интерес к моей скромной личности. Разумеется, я и не заикался о своей преданности поэзии (только под жестокими пытками я бы выдал мнение миссис Сары Джозефы Хейл[95], посчитавшей возможным опубликовать несколько моих стихов и назвать их свидетельством несомненной одаренности автора). Не буду гадать, каким образом Артему су стало известно об изданных мною книжках… факт тот, что он потребовал публичного чтения стихов. Мне пришлось согласиться. Единственной трудностью было подобрать наиболее подходящее для моих слушателей стихотворение. «Аль-Аара-аф» трудно воспринимается неподготовленной аудиторией, к тому же я считаю его недоработанным. Я прочитал им заключительный отрывок из «Тамерлана»[96], явно понравившийся кадетам. Однако для пирушки требовалось нечто более веселое и легкомысленное. Мне вдруг пришла в голову мысль сочинить эпиграмму на лейтенанта Локка. Я узнал, что у старших кадетов были свои счеты с ним; каждый из них не раз попадал на заметку к этому служаке с «кинжальными» глазами. Я тут же сочинил простенькое четверостишие (которое привожу отнюдь не для хвастовства):

Джон Локк[97]знаменит, но славой своей

Джо Локк его превзойдет;

Не в правилах Джо понимать людей,

Он лучше на них донесет.

Не ахти какая остроумная эпиграмма, но она имела успех. Кадеты шумно смеялись. Меня начали расхваливать, и я, воодушевленный вниманием, предложил сочинить эпиграммы на других офицеров и преподавателей. Конечно, все это – чистой воды рифмоплетство, хотя моим слушателям оно понравилось. Нескольких наиболее колоритных персонажей из преподавательской среды я даже представил в лицах. По общему мнению, особенно мне удалось спародировать профессора Дэвиса. «Как живой!» – восклицали кадеты, когда я, подражая профессорской манере, сгорбился и скрипучим голосом спросил: «Что вы сказали, кадет Маркис?» Удивлюсь, если этот шквал хохота не слышали на других этажах казармы.

Только один человек не принимал участия в общем веселье – все тот же кадет Боллинджер. Я не помню дословно его едких замечаний, но смысл их был таков: уж лучше бы я развлекал скучающих дам в Саратоге[98], чем растрачивал себя в такой дыре, как Вест-Пойнт. К счастью, Артемус избавил меня от необходимости ответить подобающим образом. Пожав плечами, Маркис-младший сказал: