Читать книгу "Тираны. Страх - Вадим Чекунов"

Грузно поднялся, отдуваясь. Волосы на его лбу слиплись от пота.

— Доброй ночи тебе, Алексей Данилович, — буркнул Малюта, обозначил поклон и с достоинством направился к двери.

Басманов, не вставая из-за стола, внимательным взглядом провожал гостя.

Во всей фигуре Григория Скуратова было что-то бычье и одновременно — от матерого волка. Привычка наклонять голову, исподлобья взирая на собеседника, туповатое выражение лица, мощное плотное тело и наряду с этим — хищный оскал, готовность в любой миг наброситься, перекусить шею любому, кто на пути встанет или государю не угодит. Впрочем, сам себя Скуратов частенько псом называет, нимало не стыдясь такого «звания».

Басманов остался один. Тихо сделалось в горнице сгинувшего в Волге тверского боярина. Лишь толстые свечи потрескивали, равнодушно светя новому хозяину.

«Горите, горите… — усмехнулся, допивая вино. — Завтра вся Тверь свечой станет».

Тяжело навалился грудью на стол, подпер рукой голову. Глянул на свою тень, вздохнул.

И думать не подумал бы раньше он, Алексей Данилович, знатный человек, боярин и царский воевода, доблестью снискавший почет и славу, что так повернется судьба. Он-то, Басманов, заслужил верой и правдой царские награды, подарки, прочие милости. В казанских походах себя не щадил, набеги нехристя Девлетки отбивал не раз. Нарву взял, Полоцк осаживал. Рязань от поганцев-крымчан спас! А этот…

Воевода оторвал кулак от щеки. Сжал его покрепче, грешно выругался и стукнул по столу. Серебряные чарки подпрыгнули. Басманов поморщился и скинул на пол ту, из которой пил Малюта, — словно блохастую кошку смахнул. В свою же подлил вина и разом осушил. Потом выпил еще. И еще.

Скуратов… Да кто он такой? Откуда выскочил? Воеводского поста сроду не имел, в походах отмечен не был. Даже до стрелецкого сотника не дослужился! Так, сменная голова на ливонском фронте… В слободе Александровской тоже чина не сыскал, в государевом братстве в низах служил, пономарем ходил. Сошкой мелкой был пару лет назад Гришка Бельский, как и подельник его Васька Грязной. Но тот так в шутах у государя остался, а Малюта-то вознесся и приосанился, важной птицей стал! На него, опричного боярина Басманова, свысока глядит! Ходит к нему без почтения, рассуждает… Перед князьями Вяземским и Хворостининым нос задирает! Ему бы на Пожаре глотку драть да рыбой торговать, а по вечерам чешую из бороды вытряхивать — вот его место. Так нет же, пролез к царю ближе некуда, дела государственные вершить тужится! За какие же заслуги его к себе Василий Иванович так приблизил? Что за поручения царский любимец выполняет?

По краю стола, шустро перебирая ножками, пробежал таракан. Замер на углу, настороженно водя усами. Басманов угрюмо глянул на незваного гостя. Сложил было пальцы для щелчка, чтобы скинуть усача на пол к Малютиному кубку, но передумал.

— Вот настали какие времена, Алексей Данилыч, — с горечью обратился Басманов к себе, разглядывая таракана. — Такие теперь твои друзья-собеседники. Привечай, не гони. Угождай важным гостям!

Басманов уронил угловатую голову на стол и заснул.

Глава шестая

Явление новгородцам

Морозная лазурь в небе и яркое солнце — впервые после хмурых недель непогоды. Особый день, торжественный. Царь и великий князь всея Руси изволил пожаловать в Великий Новгород. Царские слуги, утром прибывшие с Торга на Софийскую сторону, известили — нынешним утром ждите государя!

Давно бы пора. Два дня уж как разместился Иван Васильевич на Городище, встал огромным лагерем. А в новгородский кремль не наведался, даже Софийский собор не посетил. Лишь слуг послал, злых и отчаянных. Навели они свои порядки и в соборе, и в монастырях и по всем знатным домам прошлись. Выставили караулы повсюду, на выходах из города и через Волховский великий мост. Тревожные дни прожил Новгород до самого праздника Богоявления. И вот, под колокольный перезвон в светлый праздник, государь решил предстать перед горожанами.

Холодно, ясно, безветренно. Искрится под солнечным светом лед на Волхове. Сверкает и мягко плещется студеная вода в длинных полыньях.

На Великом мосту и вдоль берега собралась тьма-тьмущая людей.

Хоругви, цепи, кресты, клобуки, золотая парча — духовенство впереди всех, посреди широкого моста. Игумены всех городских монастырей тоже тут. Смирение на лицах, а в глазах — растерянность. Есть отчего — уж скоро неделю как завелись в их владениях незваные гости, царские люди в черном, да не монахи вовсе. Монастырскую казну опечатали, большую часть братии посадили под замок. С каждого инока требовали в царскую казну два десятка рублей. Кто уплатить не мог, того ставили на правеж — день за днем вытаскивали на площадь и принародно били дубьем, лупили нагайками. Дознавались про заклятое серебро, от царя утаенное. Все бесчинства царским словом творили, ничего не объясняли, лишь ухмылялись: приедет, мол, государь — растолкует!

Пестрит на мосту от собольих горлаток, куньих шапок, песцовых треухов, искрят ворсом добротные шубы — боярство, купечество, посадские — все вышли на поклон. На лицах тревога — как-то оно все обернется? У многих государевы посланники опечатали все имущество. Дома отняты для войскового постоя. Из посадских людей похватали больше полусотни, посадили в цепи. Жен и детей под стражу взяли, за какую вину — не сказали. Говорят: сами знаете, а нет если, так государь пояснит.

Позади городской знати толпится простой люд — сермяжное море. Гомонит, любопытствует, веселится. С кого брать нечего, тому и страха особого нет. Уж как ни грозны заявившиеся несколько дней назад в Новгород люди из царева войска, как ни страшны и дики для взгляда псиные головы на седлах их коней, а притеснений народу не было. Разве что ожгли кого нагайкой, проносясь вдоль улицы, — так и то за дело! Чтоб не лез под ноги и государственные дела вершить не мешал!

* * *

Сияет солнце.

Звенят колокола над Софийской стороной.

Тысячи глаз всматриваются в сторону Торга. Мелькнули между домов острия пик, черные шапки, конские хвосты, донесся гул и топот.

Толпа ахнула, заволновалась.

Сорвалось воронье с окрестных деревьев под возгласы:

— Едет!

— Государь едет!

— Царь-батюшка!

— Господи помилуй!

— Спаси нас и сохрани!

Скинули шапки, согнулись в земном поклоне. Духовные затянули псалом, принялись креститься.

Звеня подковами, на мост влетела конная опричная стража. Лица седоков непроницаемы. Глаза пусты, холодны, оловянны. Возле седел болтаются на веревках собачьи головы, скалят желтые зубы.

Вздрогнуло духовенство от такой картины, начало переглядываться. Взоры многих устремились на архиепископа. Пимен застыл в торжественных одеяниях, с архиепископским посохом в одной руке и крестом в другой. Лишь плотно сжатые губы выдавали его душевное напряжение.