Читать книгу "Первое правило королевы - Татьяна Устинова"

Катя пожала плечами:

— Может быть, и не знал.

— Значит, на похороны отца он не прилетел, а на следующий день прилетел, — подытожила Инна. — И он хочет получить вашу квартиру. А как его зовут?

— Генка.

— А фамилия?

— Зосимов. Я тоже Зосимова, а не Мухина.

Она помешала ложкой чай, подула на него и сказала решительно:

— Я домой все равно не пойду. Мне бы только с Митькой повидаться, а потом я уеду. Может, и его уговорю. Или… нет?

— Что?

— Уехать. Нашли бы ему в Питере работу. Мама все мечтала.

Инна очень Кате сочувствовала, и это сочувствие размягчало, разъедало ее решимость. Приходилось снова восстанавливать ее, вылепливать, как из мягкого пластилина, а это неправильно, ибо решимость должна быть твердой, железной, непреклонной, чтобы на нее можно было опираться, ею размахивать, как боевой секирой, чтобы только воздух посвистывал вокруг.

— Ах нет! — вдруг сказала Катя тоном что-то внезапно вспомнившего человека. — Я никак не могу уехать. И Митя не может уехать. Нам нужно маму похоронить. Мама умерла.

Лицо у нее вдруг стало сосредоточенным, даже ожесточенным, а потом набухло, как грозовая туча. Губы повело в сторону, и в глазах отразилась вся тоска, которая только есть на свете.

Катя взяла себя за щеки, наклонилась вперед и отчаянно зарыдала как-то очень по-детски. В детстве кажется, что слезы — это некий волшебный эликсир, вот поплачешь, и все пройдет, просто так пройдет, от слез.

Глеб Звоницкий сердито посмотрел на Инну. Ему жаль было Катю и очень хотелось ей помочь, и его сердило, что помочь ей он ничем не может.

Инна покачала головой.

Никто не может помочь.

Катя долго рыдала, а потом начала всхлипывать и подвывать, судорожно и коротко дыша.

Инна вылила в стаканчик полпузырька валокордина, почти силой заставила ее выпить и отвела на диван в кабинет.

Больше она ничего не могла сделать для губернаторской дочери — только уложить, накрыть, устроить, погасить свет.

Пришла Джина, села в дверях.

— Вот такие дела, — негромко сказала ей Инна. — Какие-то ужасные дела.

Джина согласилась. Дела и с ее точки зрения были ужасны. Весь вечер в доме чужие люди, никакого покоя, уединения и неторопливого общения. Кроме того, Джина не любила сильных эмоций, потому что, подобно рыцарю Джедаю, чувствовала колебание «великой силы». Эмоции должны быть в равновесии, или они выйдут из-под контроля, и «великая сила» захлестнет того, кто вызвал ее колебание. Странно, что люди этого не чувствуют.

Джина осторожно и грациозно забралась на диван, где мертвым сном спала под двумя одеялами измученная губернаторская дочь, осмотрелась, где бы лечь, и устроилась у нее в ногах.

Инна вышла и тихонько прикрыла за собой дверь.

Глеб Звоницкий на кухне пил кофе. Коричневая и золотистая банка стояла перед ним на столе, а из банки торчала большая ложка, как в казарме.

— Что-то ничего не понял я, — мрачно сказал он, едва Инна вошла. — Или она не в себе? Умом тронулась?

— У нее беда. Я бы тоже от такой беды тронулась.

Глеб посмотрел на нее с сомнением, словно не верил, что Инна может «тронуться».

— Инна Васильевна, вы простите меня, что я ее к вам… Некуда больше было. Ну, не повезу же я ее к… Марату или Коляну! Ну, и она про вас сказала сразу, что мать, мол, хотела вас видеть.

— Все нормально. — Инна уселась за стол и обхватила руками кружку. Чай почти совсем остыл, а вылить в раковину кусок Енисея Инне было жалко.

— Так откуда романы Достоевского, троица и всякое такое? Что она придумывает?

— Не знаю, — задумчиво ответила Инна, — не знаю, Глеб. Похоже, что Любовь Ивановна что-то такое знала или подозревала…

— Что?

— Из-за чего застрелился ее муж.

— Да теперь хрен кто узнает! — вдруг ожесточенно выговорил Глеб и даже ладонью по столу хлопнул тихонько, как будто точку поставил — на самом деле никто не узнает.

— Почему?

— Потому что все в обстановке строгой секретности. Даже нас близко не пустили никого!.. На месте происшествия никто не был, а теперь говорят…

— Вас — это кого? — перебила Инна.

— Нас — это ФСБ, Инна Васильевна, — объяснил он с некоторой язвительностью в голосе. — Кто там чего расследовал, какие кто улики собрал, кто вывод сделал, что он сам в себя стрельнул, — ничего не понятно. Вызвали генерала на совещание и все ему там объяснили. Ну, генерал, стало быть, понял и нам тоже объяснил, а там… кто знает.

— А кто именно вас не пустил?

— Как кто? Первый заместитель, Якушев Сергей Ильич.

— Якушев вас не пустил потому, что ему скандалы в крае не ко времени, — нетерпеливо сказала Инна. — Кроме того, с Мухиным он сто лет дружил. Вряд ли бы он согласился, чтобы сейчас вы начали ковыряться в его шкафах, бумагах, письмах! Найдете какие-нибудь незаконные сделки, деньги или что там еще… Такого добра у каждого губернатора навалом.

Глеб быстро взглянул на нее, как полоснул ножом, и спрятал нож обратно в ножны.

— Я, Инна Васильевна, вас хорошо знаю, и знаю, что нашу работу вы уважаете, потому и не обижаюсь.

— Да. Ты не обижайся, Глеб. Ты лучше мне помоги.

— Да все, что хотите, Инна Васильевна!

— Попробуй узнать, кто такая эта Маша Мурзина, которая утопилась. Может, у вас в архивах есть что-то. Может, не о ней самой, а о ее семье.

Глеб удивился так, что у него даже брови зашевелились.

— А… зачем вам семья Маши Мурзиной?

Инна холодно на него посмотрела.

— Затем, что губернаторская вдова вспомнила о ней в день похорон своего мужа. Странно, что вообще вспомнила, Катя сказала, что прошло… сколько?..

— Двадцать лет.

— Двадцать лет. Ты помнишь, что было двадцать лет назад?

Глеб развеселился и пожал плечами. Норвежские узоры толстого свитера шевельнулись и пошли складками.

— В Девятом управлении служил. Анатолий Васильевич тогда еще первым секретарем не был. Его вроде в восемьдесят четвертом назначили, да?

— Не назначили, — поправила Инна, — это называлось — выбрали на заседании пленума.

— Помню, как за молоком ездил, — вдруг радостно сказал Глеб. — В Белоярске его не было, так я на мотоцикле в деревню ездил, верст за сорок. Сорок да сорок — восемьдесят. Туда ехал с ветерком. А обратно… с бидоном.

Они помолчали, вспоминая каждый свое — кто бидон с молоком, кто драку с соседскими мальчишками из-за собаки, которую они обижали, а Инна с ходу ввязалась в бой. До сих пор в безупречных — своих, а не американских! — зубах остался крохотный изъян. Зуб, почти выбитый прямым ударом, был будто чуть-чуть повернут. Правда, дралась она раньше, чем двадцать лет назад.