Читать книгу "Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская"

Альфия тогда отнеслась к услышанному скептически. Нет, она не хотела бы, чтобы ее любили искусственно вызванной любовью. Потом задумалась о своей матери. Вот у нее любовь продолжается целую жизнь. А кому от этого польза? Альфие от этого было только хуже, самому предмету любви — ни жарко ни холодно. Бабушка тоже переживала за мать… Но… Есть еще самолюбие. Это чувство, не имеющее никакого отношения к любви, портит все дело.

Вот зачем ей, Альфие, нужна любовь Д.? Абсолютно не нужна. Замуж она за него все равно не пойдет. Но вспыхнуло желание. По какому принципу? Откуда? Зачем? И это неудовлетворенное желание явилось причиной ее мучений — раздражения, неприязни, слежки.

Володя поступил еще хуже. Он ее обманул, дезинформировал, предал, унизил. Но к нему она не питает злобы. Почему? Потому что не любила, не чувствовала по отношению к нему зова плоти. Как он сказал? «Плоть не дремлет!» Расхожая фраза, а, оказывается, полна глубокого смысла.

В чем же выход? В отказе от плоти? Толстой много теоретизировал на эту тему, но, по признанию Софьи Андреевны, всю жизнь занимался именно удовлетворением плоти. И, кстати, ничего нового не придумал. Соловьев и Блок с их «идеальными женщинами» просто смешны. А послушничество, отказ от плоти неминуемо приводит к переключению любовного чувства на что-то другое. И этим другим становится служение Богу.

Альфия вздохнула. Все психиатры мира могут подтвердить, что отказ от мирского, уход в религию, в сектантство, погружение в различные оккультные игры — дурной прогностический знак. Уж сколько на своем веку она перевидала людей, болезнь которых начинается именно с чрезмерной увлеченности чем-то… Вот и у Татьяны, жены Давыдова, все та же симптоматика. Альфия задумалась. В состоянии больной тоже много неясного.

Вошел Сурин.

— Будете чай? Могу заварить. Я сегодня булки принес.

Она смотрела на него без раздражения, со смешанным чувством любования молодым телом и едким ощущением того, что это тело, а так же руки, ноги и голова ей не принадлежат. Она не может его обнять, не может прижаться к нему, но все это доступно какой-то девчонке.

— Полежаевой булочку отнеси.

Принял за чистую монету.

— Я ей уже отнес.

Альфия подумала: «Это как с любимым артистом. Видишь его на экране, но даже мысли не возникает, что ночью ты можешь лечь с ним в кровать. Он существует сам по себе, ты — сама по себе. Надо так же смотреть и на Дмитрия».

— Альфия Ахадовна, а все-таки много у вас было больных, которые начинали лечиться на самых ранних стадиях болезни и потом выздоравливали? — Дима жадно откусывал булку и прихлебывал чай.

«Это он о Насте. А сам голодный, не лучше той кошки. Их бы с Володей соединить и потом разделить пополам. Они бы друг друга уравновесили».

— Мне неизвестно, чтобы кто-нибудь выздоровел.

— Ну неужели никто не выздоравливал? Такого просто не может быть! Иначе больница превратилась бы в хоспис!

— Наши хроники редко умирают. Они при правильном лечении живут долго. Что, собственно, и служит основным поводом для страшных переживаний добросовестных родителей. Жизнь большинства наших больных зависит от количества денег у близких. Много денег — они могут жить и лечиться. Мало денег — будут ходить по помойкам и спать в метро. Сами больные не в состоянии ничего произвести. Если еще до болезни или в период относительного благополучия им удается получить образование, при правильной поддержке они могут работать и даже заниматься несложным умственным трудом. А если образования нет, то им дорога в лучшем случае в дворники, расклейщики объявлений и что-нибудь тому подобное, пока не сорвутся. Многие начинают еще и пить. Тогда состояние становится еще хуже. Но… — Альфия набрала побольше воздуха в грудь, как перед решительным прыжком, — у твоей-то пассии есть материальная поддержка. Можешь не волноваться. Все будет о’кей. Натуральная «Ночь нежна».

Дима покраснел.

— Ночь нежна? А что это такое?

— Поразительно невежественна современная молодежь! — Альфия помешала ложечкой чай. — «Ночь нежна» — это роман. О молодом психиатре. Американце, попавшем примерно в такую же историю, как ты.

— А кто его написал?

— Фицджеральд. Фрэнсис Скотт.

— А у вас он есть?

Альфия встала, порылась в книжном шкафу.

«Чего у нее только нет», — подумал Дима.

— Держи. Библиотечная. Но из библиотеки сперта, честное слово, не мной. — Она протянула книжку Диме. — Если заиграешь, натравлю на тебя Молотка. Он будет ходить за тобой по пятам и беспрерывно канючить: «Отдай книжку Альфие Ахадовне, парень, а то убью!»

— А если не отдам?

— Тогда убьет, — Альфия решила опять напустить «сладкой жути». — Он такое уже проделал двадцать лет назад. Молотком. За что его, соответственно, и прозвали. Чистая правда.

Она потерла лоб. Розыгрыши и «жуткования» больше не доставляли ей удовольствия.

— Сейчас Молоток в остром отделении борется за порядок и справедливость. Письма президенту пишет с жалобами, что мы здесь в больнице поощряем тех, кто издевается над животными. Заодно наказы дает, как обустроить Россию. Но, в принципе, хороший парень.

— Я отдам. Не беспокойтесь. За ночь прочитаю и отдам.

— Здесь будешь читать? В общежитии?

Он задумался, как дипломатичнее ответить.

— В квартире скучно. Дома никого нет. Ездить далеко.

— А родители у тебя кто?

— Геологи. Нефтяники.

Все, что касалось родителей, плохих или хороших, действовало на Альфию как красный цвет на быка. Ее всегда взвинчивало даже упоминание чьих-нибудь родителей. И немудрено: у девочки, считавшей бабушку самым близким человеком, неминуемо должно было сложиться предвзятое мнение о семейных ценностях.

— Неужели нефть добывают? Прямо в Москве?

— Добывают. Но не в Москве. В Эмиратах. По договору.

— А-а-а, это солидно.

Почему-то разговор о родителях вдруг разозлил Альфию даже больше, чем булочка для Насти. «Баловень судьбы», — подумала она и занялась своими делами.

Ольга

Оля Хохлакова с утра мучилась вопросом: грешна ли ее душа? Вопрос этот казался ей очень важным и противоречивым. Душа представлялась Оле энергетическим столбом, который циркулирует по ее телу. Базируется в животе, где пупок, но, когда надо, перемещается в разные места. Как бы контролирует, где в организме что происходит. Если организм заболевает, на душе это сказывается плохо — она ведь должна быть сгустком постоянной энергии, а во время болезни энергия просачивается через внезапно открывающиеся, невидимые чужим глазам отверстия. Тогда душа теряет энергию, а этого быть не должно. Если Оля совершала только хорошие поступки — душа светилась ярко-белым изнутри и радовала Олю своим сиянием. Давала ей знать: все идет хорошо, жизнь проходит не зря. Если же Оля делала что-нибудь плохое, душа темнела, уже не горела, а как бы чадила. Это Оля называла грехом, и для Олиного тела это было очень плохо. У нее болела голова, навязчиво и постоянно гудела, будто поезд метро. И с эти гулом Оля самостоятельно справиться не могла, приходилось идти за помощью.