Читать книгу "Люди без прошлого - Валерий Георгиевич Шарапов"

у нее отец сгорел в подорванном танке, заявила, что между ними все кончено. Таманский принял ее выбор. Сошлись на том, что никому ни слова. Настасья дурой не была, понимала, что заклюют, если раскроется. Все эти годы молчала. А уж как ее раскрутил Володя Максимов — совершенно другая, но тоже грустная история…

— Бобров Николай Федорович тоже служил в полиции, — торжественно объявил Чайкин. — Только разговаривал я не с бывшей возлюбленной, а с бывшим участковым, который ныне на пенсии и беспробудно пьет. Пришлось потратиться на литр беленькой, чтобы разговорить человека.

Подноготную Боброва он должен был знать по долгу службы. Когда прибыл этот тип на постоянное место жительства, участковому что-то показалось странным — словно скрывал человек свое прошлое. Уверял, что за ограбление продмага сидел. Ничего себе, двадцать лет за ограбление продмага. Копнул — а у него имелись возможности, — и вскрылись нелицеприятные факты. Дело в принципе житейское, ну оступился человек, разве мало таких было? Не всех расстреляли, кому-то и срока дали. Отбыл, искупил, исправился — имеет все шансы стать достойным членом общества.

Но Боброва это не устраивало, не хотел он, чтобы вскрылась правда о его прошлом. Что произошло у них, участковый не признался даже после бутылки водки — подозреваю, что и он в работе был не ангел, и Бобров об этом знал. В общем, тайна осталась тайной, и только сейчас, много лет спустя, участковый раскололся. Но категорически отказался давать показания — он же не дурак подводить себя под монастырь? Знаете, мужики, я не стал настаивать, этот участковый насквозь больной, в нем жизни-то на две затяжки…

— И что мы имеем? — задал непростой вопрос Чекалин. — Сведения, конечно, интересные, но что с ними делать? Эти двое служили в полиции города Смоленска. При чем здесь Плиевск?

— Имеем некоторую определенность, — сказал Павел. — Пока оставим в покое географию. Оба служили в полиции, попались, отсидели…

— Не к тем наша Фемида великодушна, — проворчал Чекалин.

— Несколько лет после отсидки обитали в других местах, потом прибыли в Плиевск, где вскоре и нашли свою загадочную смерть. Пока их не прикончили, вроде общались, но особо это не афишировали.

Теперь Герасимов со своим семейством. Прошлое в тумане, всплывает в Приморье, но это точно не установлено, потом зачем-то переезжает в Плиевск, обзаводится домом, работой, подрастает сын. И все равно практически одновременно с теми двумя умирает от рук таинственного убийцы. При этом порывается прийти в милицию с чистосердечным признанием, но безуспешно. Что из этого вытекает?

— Что? — не понял Максимов.

— То, что Герасимов, как и предыдущие жертвы, мог служить в полиции. Сколько ему было в 1943-м? Двадцать с небольшим? Остальным, кстати, так же. Молодежи среди предателей хватало. И с женой его Людмилой история мутная. Не исключаю, что она помогала мужу и покрывала его. И что из этого следует?

— Что? — спросил Максимов.

— Была некая история, связанная с кучкой полицаев и их пребыванием в Плиевске. Все здесь собрались через 27 лет после изгнания фрицев. Кто-то раньше, кто-то позже. Когда освободили Смоленск? Выйдите в город, на всех плакатах — 26 сентября 1943 года Красная армия освободила Плиевск. Смоленск — днем ранее. Уверен, что не ошибаюсь, — Болдин решительно тряхнул головой. — Наш неведомый убийца — также бывший полицай, избежавший наказания. Помяните мое слово, так и окажется.

— Так и хочется спросить, — хмыкнул Чайкин, — чем докажешь?

— Да не знаю я, — огрызнулся Павел, — просто чуйка вдруг включилась. Теперь мы знаем, от какой печки плясать. Сегодня же съезжу в Смоленск, посещу городской архив. Но пока не представляю, что хочу там найти…

Глава тринадцатая

24 сентября 1943 года

В одном из помещений комендатуры, на первом этаже, царила полумгла. Окна с решетками были задернуты тяжелыми шторами. Обстановка строгая, солидная — дубовый письменный стол, стулья с витыми ножками, шкафы из ценных пород дерева, в углу сейф. Портрет фюрера на стене. Рядом Генрих Гиммлер — правая рука Гитлера, рейхсфюрер СС.

Неподалеку прогремел взрыв, комнату тряхнуло, зазвенели стекла.

Снаружи ключом открыли дверь, вошел мужчина в мундире СС, заперся. Он испустил глубокий вздох, бросил фуражку на стол. Подошел к окну, отогнул штору. Был поздний вечер, стемнело два часа назад. На календаре — пока еще 24 сентября 1943 года. На востоке рвались снаряды, отчетливо работал крупнокалиберный пулемет.

Зарево осветило крючковатый нос, хищные скулы, знаки различия штурмбанфюрера СС. В паре кварталов снова рвались снаряды, мужчина поморщился, задернул штору, проверил, чтобы не осталось щели. Устало опустился на стул, включил настольную лампу. Мглистый свет озарил обстановку кабинета, посеревшее от усталости породистое лицо. Все пошло не так, как планировалось, надежды рушились, непобедимая германская армия с боями откатывалась на запад. Большевистские орды висели на хвосте, не сбавляли темп наступления, заходили с флангов. На севере крупная группировка русских в любой час могла нанести удар, и тогда обороняющийся Смоленск оказался бы в клещах.

Это уже происходило. На севере тоже рокотало. Авиационные налеты шли волнами, крушили германскую оборону. Артиллерия работала, не замолкая. Времени не оставалось. Через час русские войдут в Смоленск, через два перекроют пути отхода на запад.

Штурмбанфюрер вскочил, подошел к сейфу, загремел связкой ключей. Отворилась тяжелая дверца. Он сел на корточки, выволок из нижнего отделения тяжелый кожаный саквояж. Материал изделия был добротный, мог служить десятки лет. Саквояж запирался на замок маленьким серебристым ключом. Скрипнуло запирающее устройство, саквояж раскрылся. Штурмбанфюрер придвинул настольную лампу, шире раскрыл саквояж. От блеска зарябило в глазах. Содержимое не тускнело — не тот товар.

Саквояж на две трети был набит ювелирными изделиями. Кольца, серьги, колье, брошки, перстни — золото, платина, серебро. Изделия попроще, но тоже чертовски дорогие — бусы из янтаря и жемчуга, поделки из полудрагоценных камней, браслеты из редких минералов, даже компактная малахитовая шкатулка с тонкой резьбой.

Он погрузил руку в содержимое саквояжа, стал задумчиво перебирать изделия. Достал золотой зуб, поднес к свету, усмехнулся. Где тот еврей, у которого перед расстрелом его вырвали? Подобных случаев было много, немцы — люди рачительные, не пропадать же добру.

«Коллекцию» штурмбанфюрер собирал почти два года. Не все удавалось прикарманить, но часть награбленного все же оседала в сейфе. В этом не было ничего зазорного, многие офицеры этим занимались. Евреи сами все отдавали — лишь бы не расстреляли, наивные люди… Упорядочить все это добро не было времени, саквояж наполнялся, все лежало навалом, но ничего не портилось…

Он снова забрался в сейф, вынул «вальтер». Покопался еще, извлек глушитель, прикрутил к стволу. Проверил обойму, поставил пистолет на предохранитель и положил поверх содержимого сейфа. Поколебался, вынул из письменного ящика стилет в