Читать книгу "Политические режимы и трансформации: Россия в сравнительной перспективе - Григорий Васильевич Голосов"

процессов нужны весьма серьезные внутренние предпосылки.

Это как будто возвращает нас к тому, что на данный момент таких предпосылок в России просто нет. В массе своей население не то чтобы довольно текущей ситуацией, но относится к ней терпеливо и готово терпеть дальше. Я не буду ссылаться здесь на данные о поддержке президента, армии, СВО и пр., обильно поставляемые российскими опросными службами. Полагаю, что в любой стране, находившейся в прошлом на грани революционных перемен, опросные данные были бы примерно такими же.

У меня нет сведений об опросах общественного мнения на предмет поддержки властей, проводившихся в Египте и Тунисе на пороге «арабской весны» 2011 года, однако известно, что выборы, проведенные в этих странах незадолго до нее, власти выиграли, причем с большим преимуществом и при довольно высокой явке. Не обходилось без фальсификаций при подсчете голосов, но никто из наблюдателей не брался утверждать, что фальсификации сыграли решающую роль. Основная масса избирателей – тех самых людей, которые через несколько месяцев вышли на улицы, – действительно голосовали за тех правителей, ради свержения которых многим из них предстояло поставить на кон свои жизни.

Случай Туниса заслуживает чуть более детального рассмотрения. До революции 2011 года реальная власть в Тунисе была сосредоточена в руках президента Зин эль-Абидина Бен Али, который непрерывно занимал президентское кресло с 1987 года. Ограничения на количество президентских сроков в Тунисе не было. Бен Али регулярно побеждал на выборах, соревнуясь с малоизвестными, тщательно отфильтрованными специально для поражения на выборах спарринг-партнерами. На последних таких выборах, в 2009 году, Бен Али получил 89,6 % голосов. К парламентским выборам были допущены, наряду с правительственным Демократическим конституционным объединением (ДКО), семь официальных «оппозиционных партий» – на одну больше, чем в 2011 году в России. Новые партии, как правило, не регистрировались.

Парламентские выборы проходили по пропорциональной системе. Партии, получившей более 50 % голосов, автоматически отводилось 161 место из 214, а остальные места делила между собой «оппозиция». Особой нужды в такой страховке не было: система фальсификаций и административной мобилизации избирателей была отработана так, что в 2009 году ДКО получило 84,6 % голосов. Норма о 161 обязательном месте служила, скорее, гарантией представительства других партий. Это было важно для создания видимости демократии.

Обычная динамика процессов распада электоральных авторитарных режимов в том и состоит, что население от пассивной поддержки режима внезапно переходит к его активному неприятию. Понятно, что эта динамика наблюдается лишь тогда, когда терпение населения исчерпывается, однако уловить этот момент чрезвычайно трудно. Как я уже отметил, в России он еще не наступил. Из международного опыта известно, что непосредственным толчком к этой динамике могут послужить довольно незначительные локальные события.

Скажем, в Тунисе это была жестокость полиции. Поводом для волнений послужило самосожжение торговца Мохаммеда Буазизи, который выразил таким экстремальным способом свой протест против оскорблений, нанесенных ему полицейскими. В декабре 2010 года в Тунисе начались волнения, которые тунисская армия сначала подавляла (хотя и не очень охотно), а потом перестала подавлять. Бен Али бежал в Саудовскую Аравию, прихватив с собой семью и полторы тонны золота. В отличие от египетских коллег, тунисские генералы не стали формировать правящий военный совет. Было сформировано временное правительство с участием оппозиции. Вскоре после этого парламент и ДКО были распущены, а временное правительство (из которого вскоре вышли основные представители бывшего режима) занялось подготовкой к выборам. К этим выборам была допущена партия – преемница ДКО, но она получила 3,2 % голосов. Партия существует и по сей день. На недавних парламентских выборах, в 2019 году, она получила 6,6 % голосов.

Волнения 2022–2023 годов в Иране не привели к смене режима, но они носили довольно массовый и явно угрожающий для режима характер. Толчком к ним стало опять-таки полицейское насилие по отношению к девушке, которая, по мнению местной полиции нравов, была одета не по канонам ислама. Я бы не стал, однако, преувеличивать значение того обстоятельства, что в обоих случаях ключевую роль сыграли неправомерные, по оценке участников выступлений, действия государственных репрессивных структур. Тут важен более глубокий уровень мотивации. Зададимся вопросом о том, какой целью руководствовались люди, в разные времена и в разных странах выходившие на улицу. Они боролись за демократию? В некоторых случаях возглавлявшие движение политики действительно рассматривали установление демократии как конечную цель движения и располагали достаточным влиянием на массы, чтобы формула о демократизации оказалась у всех на языке. Однако непосредственной целью протестующих была смена власти – даже не режима, а именно власти – как таковая. Они боролись не за демократию, а за то, чтобы у власти оказались другие люди.

Это естественно. Приписывать массовым движениям борьбу за демократию в качестве непосредственной цели неправильно уже по той причине, что демократия сама по себе является не ценностью, а инструментом с довольно узкой областью применения. Традиция, в рамках которой непосредственное участие народа в делах государственного управления рассматривается как самоценная активность, ведущая к улучшению нравов и человеческой природы, – не демократическая, а республиканская, и эта традиция вполне совместима с отказом от либеральной демократии как формы правления. Однако сегодня республиканский идеал не может быть массовым. К худу или к добру, современные люди менее всего заботятся о создании общественного устройства, которое позволило бы им самим стать лучше. Они заботятся о создании более удобной для себя среды обитания.

Скажем, протесты по поводу плохого состояния окружающей среды – обычное дело в городах Китая. Часто они заканчиваются ничем, но иногда оказываются результативными. Более того, в отличие от России, в Китае протестная активность не ограничивается городами. Широкую известность заслужила история, случившаяся еще в декабре 2011 года в деревне Вукан на юге Китая. Там крестьяне протестовали по поводу, который могут понять многие россияне: власти приняли решение о продаже земли девелоперам, не позаботившись о компенсациях местным жителям. Разозленные крестьяне не просто митинговали, а атаковали с камнями и палками полицейский участок и несколько публичных зданий. В ответ власти тоже применили насилие. Но в итоге дело кончилось не просто миром, а даже, можно сказать, к взаимному удовлетворению сторон. Девелоперам пришлось умерить аппетиты.

Подобные протесты происходят в Китае постоянно, и их число растет. По скромным оценкам, в 2005–2010 годах число протестных акций в Китае в годовом исчислении выросло с 87 000 году до 180 000. Китайские власти это терпят, но при одном условии: без политики! А в Китае эта фраза имеет очень простой смысл: не против власти Коммунистической партии Китая. Участники китайских протестов понимают это очень отчетливо. Даже кидаясь камнями в Вукане, они выступали – по их собственным словам – не против власти КПК, а в защиту «доброго» партийного чиновника от «злых». Старая добрая крестьянская традиция. Но и без всяких традиций ясно: при другом подходе слезоточивым газом не ограничилось бы. Такие вещи в Китае караются смертью,