Читать книгу "Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко"

он, этот несчастный русский лётчик, он сам должен глубоко измениться, иначе результат не закрепится! Как же вы не понимаете, Одо-сан, что наш подопечный страдалец, раб Божий Борис, пытаясь спастись от страшной неведомой опасности в образе командира экипажа американского самолёта, бомбившего в 1945 году Токио, в образе обывателя минувшего века, хотя и беседовавшего со священником с Аляски, входил в состояние души человека всё-таки неверующего?! Те знания, которые собирались им для диссертации, ни на йоту не прибавили лично ему веры…

Глубокие чёрные глаза госпожи Одо выразили немой вопрос.

Отец Николай с содроганием в сердце прочёл его и продолжил:

— Святой Апостол Павел сказал перед лицом обращаемых: «Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, то я ничто». Без любви в душе нет истинной веры, Одо-сан. Без любви человек — ничто. Страждущий лишь рассказывал о любви к американской девушке Кэролайн, но говорил он от имени другого человека. А что есть в его сердце? Другом сердце? И что — в вашем, когда вы собираетесь его и далее лечить?

— Любовь — критерий веры? Я правильно вас поняла? — спросила госпожа Одо.

— Признание своей грешности тоже. Это столп веры, — очень мягко — хотя и с трудом, но все же успокаиваясь после высказанного, — проникновенно и убеждённо ответствовал отец Николай. — Поймите, Одо-сан, поспешность чрезвычайно опасна. Раб Божий должен признать свою изначальную грешность. Желает спастись и покаянно просит Господа простить его, грешного, ещё при входе в храм…

— Да, помню. Ваша религия отрицает кармические долги, — задумчиво проговорила госпожа Одо. — Но как признание им грешности увязано с его любовью? Он ведь как младенец. В текущем состоянии он почти совершенно не помнит себя. Младенец, по-вашему, тоже грешен? Только что родившийся?

Отец Николай утвердительно наклонил голову.

— А русский, повторяю, почти не помнит себя. Он, мы уверены, в таком состоянии и не вспомнит, за что, за какие неведомые его сознанию грехи, он должен раскаяться, — сказала госпожа Одо. — Поэтому, если мы чисто теоретически допустим, что он безгрешен…

— Содэска! (Вот как!) Зачем нам это допускать? Если твёрдо знаем, что задолго до нашего рождения возник и существует первородный грех, — возразил, напоминая, отец Николай. — От Адама и Евы. От Змия. От вкушения плода Древа познания добра и зла. Раб Божий родился, и уже грешен. И чем больше он в дальнейшей жизни согрешил, тем сильнее и искреннее должен раскаяться. И тем ценнее его раскаяние в глазах Господа. Только тогда человек душу свою спасёт. Только тогда ему посильно подняться до Божией Чистоты.

Он помолчал, затем словно через силу произнёс:

— Прошу меня извинить, Одо-сан. Сайонара, до свидания, Одо-сан.

Священник вышел, шелестя рясой, словно напоследок укорял, уже уходя, а госпожа Одо в сердцах порывисто отвернулась к окну и принялась поочередно потирать и пощипывать обе брови, рискуя уничтожить их совсем. Какая неожиданность! Содэска! Почему отец Николай именно так её понимает?

«Врачу, исцелися сам!», — вспомнила она пришедшую к ней неведомо откуда русскую фразу. Ах, как долго ещё до вечера!..

Внутренняя культура, тренированность и работа привычно помогают госпоже успокаиваться.

— Джоди, поиск. Энциклопедически образованные люди. Примеры.

Через несколько секунд удивлённый голосок молодой образованной дамы поведал своей владелице, что относит к таковым Канта, Гёте, Лессинга, Гумбольдта Александра, Гумбольдта Вильгельма…

— Джоди, достаточно. Из биографии последнего. В чём его главные отличия от современников, равных ему по положению?

Машина «поняла» задание буквально:

— Из биографии Вильгельма Гумбольдта, написанной Гаймом. Источник — русский перевод, 1899 год.

Начало цитаты: «Существовал и средний путь, золотая середина; эта серединная мудрость, не требовавшая ни гениальности, ни нравственных усилий… завладела всею немецкою умственной жизнью… Это была мудрость, совершенно отвечающая умственной посредственности, которая составляет испокон века принадлежность той толпы, которая зовётся образованными людьми. Конечно, многие стояли ниже этой средней мерки, немногие единичные личности выше её». Конец цитаты.

— Джоди, благодарю, — немного нервно прервала верную, но бездумную машину госпожа Одо. — «Почему Джоди ориентируется лишь на европейских энциклопедистов, что в ней за дурацкая зауженная, ограниченная программа?

Нет, не слишком умна. Получить пощёчину — от кого? От бездушной компьютерной «грамотейки» Джоди… О-ох, отец Николай!.. Какой стыд…

Трудно, слишком трудно. Нет методики. Нет предшественников. Неизведанные пути спасения. Ни меры, ни мерок.

Одни только мысли, одни горькие днём и тягостные ночью думы…

Кому мои поверю думы?..

Так и оставлю,

никому не сказав,

свои думы!

Ведь нет никого,

кто был бы со мною…

Только Джоди со мной. Благодарю, Джоди. За то и терплю. Как ты-то меня терпишь, чудо моё интеллектуальное?..»

9. Информационный удар

«Как же всё-таки долго до вечера!..

Между прочим, у меня стало складываться впечатление, что русский лётчик всё чаще стал вести себя, как Джоди. Если спросишь — отвечает. Особенно, когда застанешь его пробуждающийся ум врасплох».

Фусэ старательно причёсывал Густова после китайской гимнастики и дневного душа. Закончив, поклонился госпоже и вышел.

— Гульчохра из «Согдианы»… Она — таджичка? — неожиданно, как хитрый следователь, по-русски спросила госпожа Одо.

— Обычная, не интеллигентная таджичка не пойдёт с русским, — Борис не растерялся и не опешил, ответил сразу.

— Почему?

— Побоится. Они… Побоится, ей страшно. Они боятся своих мужчин-мусульман. Забиты слишком. Эта девушка, Гульчохра, наверное, крымская татарка, из переселённых Сталиным в Среднюю Азию. Те — посвободнее.

— Откуда вы знаете о ней, Борис?

— Из головы. Из своего ума. Из действительной памяти. Просто знаю о ней, вот и всё.

— Да, понимаю, — сказала госпожа Одо, отходя к окну, и поймала себя на том, что слукавила. Одновременно она отметила, что лётчик не возразил, когда она назвала его Борисом. — Ваша Гульчохра ведь тоже азиатка… Я, конечно, всегда знала о тамошних женщинах, но не очень верила. Расскажите, как познакомились.

Густов присел на стул и прикрыл глаза. Заговорил медленно, словно в чём-то ещё сомневался или припоминал:

— Мы с ней не знакомились… У вас такие же волосы, как у неё. У этой Гуль… У неё чёрная очень густая чёлка до бровей… Локон, загибающийся с височка вперёд, к щеке. Волосы взбиты на макушке над затылком. Открытые маленькие ушки — вы с нею очень похожи в профиль…

Госпожа Одо вперила в Бориса внимательнейший взгляд, веря и не веря.

— Вдруг мне вспомнилась эта Гуль, эта юная красавица Гульчохра, словно чёрный камень на судьбе. — Борис заговорил нараспев, как сказитель, не открывая глаз. — Я не знаю,