Читать книгу "Денискины рассказы - Виктор Юзефович Драгунский"

на коленях:

— Не в том дело. Возьми себе.

Он положил мне руку на голую спину, и я почувствовал, какая тяжёлая и твёрдая у него рука, сухая, горячая и шершавая, а он прижал меня крепко к своей голубой рубашке, и он был весь тёплый, и от него пахло хлебом и табаком, и было слышно, как он дышит медленно и шумно.

Он так подержал меня немножко и сказал:

— Ну, бывай, сынок. Смотри, веди хорошо…

Он погладил меня и вдруг сразу спрыгнул на ходу. Я не успел опомниться, а он уже отстал, и я опять услышал, как хрупают камешки под его тяжёлыми сапогами.

И я увидел, как он стал удаляться от меня, быстро пошёл вверх на подъём, хороший такой человек в голубой рубашке и тяжёлых сапогах. И скоро наш поезд стал идти быстрее, и ветер стал чересчур сильный, и я взял решето с малиной и понёс его в вагон, и дошёл до папы. Малина уже начала оттаивать и не была такая седая, но пахла, всё равно как целый сад. А папа спал, он раскинулся на нашей полке, и мне совершенно негде было приткнуться, и некому было показать эту малину, и рассказать про дядьку в голубой рубашке и про его сына. В вагоне все спали, и вокруг по-прежнему висели разноцветные пятки.

Я поставил решето на пол и увидел, что у меня весь живот, и руки, и колени красные — это был малиновый сок, и я подумал, что надо сбегать умыться, но вдруг начал клевать носом.

В углу стоял большой чемодан, перевязанный крест-накрест, он стоял торчком, мы на нём вчера резали колбасу и открывали консервы. Я подошёл к нему и положил на него локти и голову, и сразу поезд стал особенно сильно стучать, и я пригрелся и долго слушал этот стук, и опять в моей голове запелась песня:

Вот мчится поезд —

кра-со-та!

Поют колёса —

тра-та-та!

Не хуже вас, цирковых

Я теперь часто бываю в цирке. У меня там завелись знакомые и даже друзья. И меня пускают бесплатно, когда мне только вздумается. Потому что я сам теперь стал как будто цирковой артист. Из-за одного мальчишки. Это всё не так давно случилось. Я шёл домой из магазина, мы теперь на новой квартире живём, недалеко от цирка, там же и магазин большой на углу. И вот я иду из магазина и несу бумажную сумочку, а в ней лежат помидоров полтора кило и триста граммов сметаны в картонном стаканчике. И вдруг навстречу идёт тётя Дуся, из старого дома, добрая, она в прошлом году нам с Мишкой билет в клуб подарила. Я очень обрадовался, и она тоже. Она говорит:

— Это ты откуда?

Я говорю:

— Из магазина. Помидоров купил! Здрасте, тётя Дуся!

А она руками всплеснула:

— Сам ходишь в магазин? Уже? Время-то как летит!

Удивляется. Человек растёт, а она удивляется.

Я сказал:

— Ну, до свиданья, тётя Дуся.

И пошёл. А она вдогонку кричит:

— Стой! Куда пошёл? Я тебя сейчас в цирк пропущу, на дневное представление. Хочешь?

Ещё спрашивает! Чудная какая-то. Я говорю:

— Конечно, хочу! Какой может быть разговор!..

Она взяла меня за руку, и мы взошли по широким ступенькам, и тётя Дуся подошла к контролёру и говорит:

— Вот, Мария Николаевна, привела вам своего мужичка, пусть посмотрит. Ничего?

И та улыбнулась и пропустила меня внутрь, и я вошёл, а тётя Дуся и Марья Николаевна пошли сзади. И я шёл в полутьме, и опять мне очень понравился цирковой запах, он особенный какой-то, и как только я его почуял, мне сразу стало жутко отчего-то и весело ни отчего. Где-то играла музыка, и я спешил туда, на её звуки. И тут мы, наконец, дошли до бокового входа, и меня протолкнули вперёд, и Марья Николаевна шепнула:

— Садись! Вон в первом ряду свободное местечко, садись…

И я быстро уселся. Со мной рядом сидел тоже мальчишка величиной с меня, в таком же, как и я, школьном костюме, нос курносый, глаза блестят. Он на меня посмотрел довольно сердито, что я вот опоздал и теперь мешаю, и всё такое, но я не стал обращать на него никакого внимания. Я сразу же вцепился глазами в артиста, который в это время выступал. Он стоял, в огромной чалме, посреди арены, и в руках у него была игла величиной с полметра. Вместо нитки в неё была вдета узкая и длинная лента. А рядом с этим артистом стояли две девушки и никого не трогали. И вдруг он ни с того ни с сего подошёл к одной из них и — раз! Своей длинной иглой прошил ей живот насквозь, иголка выскочила у неё из спины! Я думал, она сейчас завизжит, но нет, она стоит себе спокойно и улыбается, прямо глазам своим не веришь. Тут артист совсем разошёлся — чик! И вторую насквозь! И эта тоже не кричит, а только хлопает глазами. И так они обе стоят насквозь прошитые, между ними нитки, и улыбаются себе как ни в чём не бывало. Ну, милые мои, вот это да!

Я говорю:

— Что же они не кричат? Неужели терпят?

А мальчишка, что рядом сидит, отвечает:

— А чего им кричать. Им не больно!

Я говорю:

— Тебе бы так! Воображаю, как ты завопил бы!..

А он засмеялся, как будто он старше меня намного, потом говорит:

— А я сперва подумал, что ты цирковой. Тебя ведь тётя Маша посадила… А ты, оказывается, не цирковой… не наш.

Я говорю:

— Это всё равно, какой я — цирковой или не цирковой. Я государственный, понял? А что такое цирковой — не такой, что ли?

Он сказал, улыбаясь:

— Да нет, цирковые — они особенные…

Я рассердился:

— У них что, три ноги, что ли?

А он:

— Три не три, но всё-таки они и половчее других, куда там, и посильнее, и посмекалистее.

Я совсем разозлился и сказал:

— Давай не задавайся! Тут не хуже тебя! Ты, что ли, цирковой?

А он опустил глаза:

— Нет, я мамочкин…

И улыбнулся самым краешком рта, хитро-прехитро. Но я этого не понял, это я теперь понимаю, что он хитрил, а тогда